Зима в этом году наступила быстро, не дав осени даже раскачаться как следует. И пары недель не прошло, как я вернулась из Петербурга, деревья еще хорохорились не до конца опавшей желтой листвой, когда на улицы просыпалась густая мокрая снежная крупа. Люди переглядывались в недоумении, еще не готовые принять тот факт, что тепла теперь не будет очень, очень долго. Впрочем, метеостанции передавали по постам, что все еще не так плохо. Что где-то за Уралом все вообще уже давно в сугробах. Джипы не заводятся, так что все ездят на «Нивах». И что вы хотите вообще? Что странного в том, что в Москву каждый год приходит зима? А в других регионах что, лето, что ли?

– Но не в конце же октября? – возмущались москвичи. – Куда смотрит мэрия?

– Еще растает. Вот увидите, наш ждет зеленый Новый год, – уверяли одни.

– А это смотря сколько выпить, – соглашались с ними жители нашего района. Кое-кто предсказывал в скором времени минус пятьдесят и все кары небесные. Папины братья по оружию массового поражения печени вообще считали, что наступает конец света. А раз так, то не пить было бы в высшей степени самонадеянно и неостроумно. Конечно же, папа старался держаться поближе к народу. По крайней мере, до тех пор, пока мог держаться на ногах.

– Дочка, ты? Откуда это ты тут взялась? – с удивлением осмотрел меня снизу вверх мой прародитель, когда я волею судеб оказалась около своего собственного подъезда в доме на бульваре Карбышева.

– Более логично было бы спросить, откуда тут взялся ты, – прищурилась я, определяя на глазок папины кондиции. – А мама-то знает, где тебя носит? Все никак не отвыкнешь от любимой лавки?

– Злая ты, дочь, – грустно, но без злости сказал он. – Я тут по делу.

– Да что ты? – поразилась я. Папа и по делу – это было странно. Профессию свою, то есть работу грузчика, он уже давно не практиковал по состоянию здоровья, так что какие еще у него тут могли быть дела? Перезанять на бутылку? Сдать бутылку? Я любила свою семью, ценила бесценный дар жизни, отданный в мои неблагонадежные руки, но с уверенностью могла сказать: никаких дел тут у папаши быть не могло.

– Папуль, хочешь я тебя до дому отвезу. А то уже поздно, мама будет волноваться, – внесла предложение я. Судя по задумчивому папиному лицу, программа сегодняшнего вечера еще не была им выполнена до конца. Он колебался.

– Может, чуть позже. Мне тут еще… надо.

– Ну, смотри сам. Я пока тоже еще занята, мне надо квартиру показать и почту забрать.

– Опять жильцы смотались? – усмехнулся папа.

– А ты бы смог тут прожить долго? – удивилась я, махнув в сторону нашего подъезда. Дом в вечернем свете смотрелся не так плохо, как днем. Именно поэтому первый показ моей двухкомнатной со всеми удобствами квартиры № 13, сдаваемой мною в аренду, я старалась проводить поздно вечером. Желательно еще разбить большой фонарь на бульваре и вывернуть все лампочки в подъезде. Будет больше шансов привлечь клиентов, которых, как я ни старалась, как ни снижала ежемесячный платеж, очень быстро переставал устраивать тот набор удобств, который я предоставляла.

Квартира сдавалась вместе с отваливающейся штукатуркой, искрящими проводами и тараканами, которые вполне уже могли проводить референдум, национализироваться и отделяться, как Черногория, – так давно они тут жили. Много, много поколений тараканов. Сегодняшние, наверное, были пра-пра-правнуками тех, что ползали по моим бутербродам в школу. На кухне давно не работал кран, в туалете же, наоборот, все текло без остановки. Ванна нареканий не вызывала, пока в ней заново не нарастал грибок. Отчий дом, как же много чудесных воспоминаний, сколько драгоценных моментов останется в моей памяти навсегда. Чего стоили только все те разговоры, которые я слушала через вытяжку. Раньше умели строить, знали, что делали. Чем морочиться на прослушке, «жучках» и прочей шпионской дребедени, все советские дома оборудовали такой системой вентиляции, что, сидя в коридоре, можно было услышать разговоры на пять квартир во всех направлениях.

– Я прожил тут почти всю жизнь, – напомнил мне папа. – Больше, чем ты.

– О, Динка? – радостно огласил двор приветствиями Аркашка. Папа радостно улыбнулся, но потом запоздало бросил на меня беспокойный взгляд.

– О, вот, значит, оно, твое дело, – усмехнулась я.

– И ты тут, Динка-картинка! – обнял меня Аркаша. Он вышел из подъезда, как всегда, в тапках. Подумаешь, что снег с дождем. Таким, как Аркашка, море всегда по колено. И сугробы тоже.

– И я тут, хоть и не могу сказать, что это меня сильно радует. А как ты?

– Выпьешь? – предложил он, зазывно помахивая бутылкой «Березовой».

– Нет, – поморщилась я. Хороша будет хозяйка, если будет показывать квартиру после того, как примет на грудь во дворе собственного же дома. Это же чистая антиреклама. А мне бы хотелось заселить в родные пенаты кого-нибудь, кто не сбежал бы отсюда через три месяца, как только подкопит хоть какие-то деньги. Да я на встречу к этим жильцам собиралась круче, чем на иное свидание. Нацепила сапоги на высоком каблуке, накрасилась, волосы уложила – чтобы сразу было понятно, что они имеют дело с приличной женщиной в приличных сапогах. И в отличном красном пальто (Володин, кстати, подарок). А тут – водка. Смерть имиджу!

– А чё так-то? Все-таки надо ж как-то отметить.

– Что отметить? – удивилась я.

– Щенка я нового взял, – поделился со мной Аркаша. – Кузька-то того… – многозначительно посмотрел на небо он. – Помер мой Кузьма.

– Давно? – удивилась я.

– Да почитай уж с месяца три. Или четыре, – прикинул Аркаша. Более точного представления о времени он не имел, так как жизнь его проходила исключительно в понятиях приблизительных. Месяц туда, месяц сюда…

– Сочувствую.

– Да ладно, – потянулся он. – Я его на речке схоронил, пущай спит. А этот, шельма, теперь мне покою не дает ни днем, ни ночью. Все жрет, как пылесос. Подлец, одним словом.