Целую, низко голову склоня,Я миллионы женских рук любимых.Их десять добрых пальцев для меняКак десять перьев крыльев лебединых.Я знаю эти руки с детских лет.Я уставал — они не уставали.И, маленькие, свой великий следОни всегда и всюду оставляли.Продернув нитку в тонкую иглу,Все порванное в нашем мире сшили.Потом столы накрыли. И к столуОни всю Землю в гости пригласили.Они для миллионов хлеб пекли.Я полюбил их хлебный запах с детства.Во мне, как в очаге, огонь зажглиТе руки, перепачканные тестом.Чтобы Земля всегда была чиста,Они слезой с нее смывают пятна.Так живописец с чистого холстаФальшивый штрих стирает аккуратно.Им нужно травы сметывать в стога,Им нужно собирать цветы в букеты,Так строится бессмертная строкаИз слов привычных под пером поэта.Как пчелы в соты собирают мед,Так эти руки счастье собирают.Земля! Не потому ли каждый годВ тебе так много новизны бывает?Когда приходит трезвостью беда,Когда приходит радость, опьяняя,Я эти руки женские всегдаЦелую, низко голову склоняя.
2
Я знаю эти руки. Сколько грозОсилили, не сильные, родные…Их сковывал петрищевский мороз,Отогревали их костры лесные.У смерти отвоевывая нас,Дрожа от напряженья и бессилья,Они, как новорожденных, не раз,Запеленав, из боя выносили.А позже, запеленаты в бинты,Тяжелых слез ни от кого не пряча,Вернувшись из смертельной темноты,Мы узнавали их на лбу горячем.В них тает снег и теплится огонь,Дожди звенят и припекает солнце,И стонет скрипка, и поет гармонь,И бубен заразительно смеется.Они бегут по клавишам. И вдругЯ замираю, восхищеньем скован:По властному веленью этих рукВо мне самом рождается Бетховен.Мир обступил меня со всех сторон,Лишь на мгновенье задержав вращенье,И, как воспоминанье, древен он,И юн, как наступившее свершенье.Они бегут по клавишам. И вотВоскресло все, что память накопила…Мне мама колыбельную поет,Отец сидит в раздумье у камина,И дождь в горах, и вечный шум речной,И каждое прощанье и прощенье,И я, от свадьб и похорон хмельной,Жду журавлей залетных возвращенья,Вот вышли наши женщины плясать.О, крылья гордой лебединой стаи!Боясь свою степенность расплескать,Не пляшут — плавают, не пляшут, а летают.Пожалуй, с незапамятных временПринц ищет в лебеди приметы милой,И мавры убивают ДездемонУже давно во всех театрах мира.И Золушки находят башмачки,Повсюду алчность побеждая злую.Целую жесткость нежной их рукиИ нежность мужественных рук целую.Целую, словно землю. Ведь ониМир в маленьких своих ладонях держат.И чем трудней и пасмурнее дни,Тем эти руки и сильней и тверже.Мир — с горечью и радостью его,С лохмотьями и праздничной обновой,С морозами и таяньем снегов,Со страхами перед войною новой.Вложил я сердце с юношеских летВ любимые и бережные руки.Не будет этих рук — и сердца нет,Меня не будет, если нет подруги.И если ослабеют пальцы вдругИ сердце упадет подбитой птицей,Тогда сомкнется темнота вокруг,Тогда сомкнутся навсегда ресницы.Но силы не покинули меня.Пока пишу, пока дышу — живу я,Повсюду, низко голову склоня,Я эти руки женские целую.
3
В Москве далекой был рожден поэтИ назван именем обычным — Саша.Ах, няня! С первых дней и с первых летЕго для нас растили руки ваши.В моих горах певец любви МахмудПел песни вдохновения и муки.Марьям! Как много радостных минутЕму твои всегда давали руки.Теперь любое имя назови —Оно уже не будет одиноко:О, руки на плечах у Низами,О, руки, обнимающие Блока!Когда угас сердечный стук в груди,Смерть подошла и встала в изголовье,Тебя, мой незабвенный Эффенди,Они пытались оживить любовью.Когда на ветках творчества апрельРождал большого вдохновенья листья,Из этих рук брал краски Рафаэль,И эти руки отмывали кисти.Не сетуя, не плача, не кричаИ все по-матерински понимая,Они сжимали плечи Ильича,Его перед разлукой обнимая.Они всплеснули скорбно. А потомЗатихли, словно ветви перед бурей.И ленинское штопали пальто,Пробитое эсеровскою пулей.Они не могут отдохнуть ни дня,Неся Земле свою любовь живую.И снова, низко голову склоня,Я эти руки женские целую.
4
Я помню, как, теряя интересК затеям и заботам старших братьев,По зову рук далекой ДолоресХотел в ее Испанию бежать я.Большие, как у матери моей,Правдивые, не знающие позы,И молча хоронили сыновей,И так же молча вытирали слезы.Сплетались баритоны и басы:«Но пассаран!» — как новой жизни символ.Когда от пули падали бойцы,Ей каждый сильный становился сыном.Я помню, в сакле на меня смотрелС газетного портрета Белоянис,Как будто много досказать хотел,Но вдруг умолк, чему-то удивляясь.С рассветом он шагнет на эшафот,Ведь приговор уже подписан дикий.Но женщина цветы ему несет —Прекрасные, как Греция, гвоздики.Он улыбнулся, тысячи гвоздикВ последний раз увидев на рассвете.И до сих пор, свободен и велик,Он по Земле идет, смеясь над смертью.Я помню Густу. Помню, как онаВ одном рукопожатии короткомПоведала, как ночь была чернаИ холодна тюремная решетка.Там, за решеткой, самый верный друг,С любовью в сердце и петлей на шее,Хранил в ладонях нежность этих рук,Чтоб, если можно, стать еще сильнее.Глаза не устают. Но во сто кратЯснее вижу наболевшим сердцем,Как руки женщин Лидице кричатИ как в печах сжигает их Освенцим.Я руки возвожу на пьедестал.…У черных женщин — белые ладони.По ним я горе Африки читал,Заржавленных цепей узнал я стоны.И, повинуясь сердцу своему,Задумавшись об их тяжелой доле,Спросил у негритянки: «ПочемуУ черных женщин белые ладони?»Мне протянув две маленьких руки,Пробила словом грудь мою навылет:«Нам ненависть сжимает кулаки,Ладони солнца никогда не видят!»Святые руки матерей моих,Засеявшие жизненное поле…Я различаю трепетно на нихМужские, грубоватые мозоли.Ладони их как небо надо мной,Их пальцы могут Землю сдвинуть с места.Они обнять могли бы шар земной,Когда бы встали в общий круг все вместе.И если вдруг надвинется гроза,Забьется птицей в снасти корабельной,Раскинув сердце, словно паруса,Я к вам плыву, земные королевы!Земля — наш дом. И всем я вам сосед —Француженке, кубинке, кореянке.Я столько ваших узнаю приметВ прекрасной и застенчивой горянке.Как знамя, ваши руки для меня!И словно на рассвете в бой иду я,Опять, седую голову склоня,Я эти руки женские целую.
5
Смеясь, встречает человек рассвет,И кажется, что день грядущий вечен,Но все-таки по множеству приметМы узнаем, что наступает вечер.А вечером задумчив человек,Приходит зрелость мудрая и злая…Но я поэт. День для меня — как век.И возраста я своего не знаю.Я очень поздно осознал свой долг,Мучительный, счастливый, неоплатный,Я осознал, но я вернуть не смогНи дни, ни годы детские обратно.Себе я много приписал заслуг,Как будто время вдруг остановилось,Как будто я лучом явился вдругИли дичком в саду плодовом вырос.Могу признаться, мама, не тая:Дороги все мои — твои дороги,И все, что прожил, — это жизнь твоя,И лишь твои всю жизнь писал я строки.Я — новорожденный в руках твоих,И я — слезинка на твоих ресницах.За частоколом лет мой голос тих,Но первый крик тебе доныне снится.Не спишь над колыбелью по ночамИ напеваешь песню мне, как прежде.Я помню, как начало всех начал,Напевы ожиданья и надежды.Вхожу я в школу старую. И взглядСкользит по лицам — смуглым, конопатым.А вот и сам я, тридцать лет назад,Неловко поднимаюсь из-за парты.Учительницы руки узнаю —Они впервые карандаш мне дали.Теперь я книгу новую свою,Поставив точку, отпускаю в дали.О руки матери моей, сестер!Вы бережно судьбу мою держали,И вас я ощущаю до сих пор,Как руки женщин всей моей державы!Вы пестовали ласково меняИ за уши меня трепали часто.В начале каждого большого дняВы мне приветливо желали счастья.И вы скорбели, если вдалеке,В безвестности, я пропадал годами.И вы о жизни по моей рукеНаивно и уверенно гадали.Вы снаряжали нас для всех дорог,Вы провожали нас во все скитанья.Мы возвращались на родной порогИ снова говорили: «До свиданья».Когда коня седлает во двореВ неблизкий путь собравшийся мужчина,Его всегда встречает на зареГорянка с полным до краев кувшином.Чужая, незнакомая почти,Стоит в сторонке. Только это значит,Примета есть такая, что в путиДолжна ему сопутствовать удача.Страна родная! Думается мне,Твой путь имел счастливое начало:Октябрь, скакавший к счастью на коне,С кувшином полным женщина встречала.Она стояла молча у ворот,Прижав к груди спеленатого сына,И время шло уверенно впередИ становилось радостным и сильным.Октябрь перед последним боем пил,Клинок сжимая, из кувшина воду…Быть может, потому так много силИ чистоты у нашего народа.Шел человек за нашу правду в бой,И мертвыми лишь падали с коня мы.Но, родина, ни перед кем с тобойМы голову вовеки не склоняли.Не будет никогда такого дня,Всегда беду мы одолеем злую.И снова, низко голову склоня,Я эти руки женские целую.
6
Я у открытого окна стою,Я солнце в гости жду ежеминутно.Целую руку близкую твоюЗа свежесть нерастраченного утра.Несу к столу, к нетронутым листам,И щебет птиц, и ликованье радуг…Бывало, мать, пока отец не встал,Все приводила на столе в порядок.Боясь вспугнуть его черновики,Чернила осторожно пополняла.Отец входил и надевал очки.Писал стихи. И тишина стояла.На оклик: «Мать!» — поспешно шла она,Чтобы принять родившиеся строки.И снова наступала тишина,В ней лишь перо пришептывало строго.Все тот же стол, и тишина вокруг —Здесь время ничего не изменило.И добрая забота близких рукВновь не дает пересыхать чернилам.Мне руки говорят: «Пиши, поэт!Пусть песня никогда не оборвется,Пусть наступает каждый день рассветИ мысль всегда рождается, как солнце!»И я пишу, пока писать могу,И рано смерти многоточье ставить.Но, словно след на тающем снегу,Должна и жизнь когда-нибудь растаять.Но песня не прервется и тогда,Когда успею сотни раз истлеть я,Она придет в грядущие годаТревожным днем двадцатого столетья.Потомки, позабывшие меня!Отцов перерастающие дети!Целуйте, низко голову склоня,Как жизнь саму, родные руки эти!
