…И умоли Милостивого Сына Своего и Бога моего, да помилует окаянную душу мою…

Марк снова стоял на коленях. Он приучился не обращать внимания на молящихся рядом монахов. Он старался представить — и ему это часто удавалось — что он здесь один на один со Святым Духом, сияющим прозрачными острыми лучами вверху иконы. Он молился, не стесняясь — как было поначалу. Крестился сдержанно и проникновенно и клал вдумчиво поклоны, каждый раз дотрагиваясь до сыроватого каменного пола горячим лбом.

…и да избавит мя от вечные муки, и сподобит мя Царствия Своего…

И, как всегда, слова выученной молитвы постепенно и непреодолимо стали заменяться собственными, идущими из сердца.

— Спасибо, Господи… спасибо… Даже если сейчас умру, то это и есть счастье…

Он сам не понимал в эти моменты, что говорит, шепча почти беззвучно торопливые слова побледневшими губами, а если понимал иногда — то пугался и гнал, загонял эти мысли, эти догадки подальше, в самые темные уголки подсознания. А если бы не загонял, понял бы… что все это время молится о смерти.

Он закрыл глаза. Вернее, просто не заметил, как они закрылись. Так уже бывало раньше. Когда Марк пытался представить перед собой воочию, а не на иконе святой лик и голубя в сиянии острых лучей.

— Господи, Господи, помоги… прости всех и спаси всех, и…

Лики ангелов то четко, то расплывчато возникали перед глазами — будто они действительно пропадали и появлялись самопроизвольно на огромной старинной иконе. Старец Антоний говорил — это чудо Господне… чудо… Что… Марк зажмурился и снова быстро открыл глаза. Что это? Что такое?!

Марк чуть не вскрикнул — и вскрикнул бы, если бы не пропал внезапно голос. Ему говорили и не раз, что здесь иконы чудотворные, что даже мирра течет из них иногда… но сейчас… Вот оно. Чудо!

Свет. Сине-белый. Прозрачный и густой одновременно, прозрачный, как небо и густой, как облака.

Такой яркий, даже слепящий, он залил церковь, осветив полумрак в каждом углу. Засияли оклады на старых иконах, засияли лица святых и маленькие огоньки свечей в лампадах перед ними.

Но нет. Просто он умер, и Господь услышал просьбу, не произнесенную вслух! Умереть так же, как когда-то давно умер здесь святой, легендарный старец Варнава. Прямо во время молитвы!

Ну, конечно, умер. А иначе — почему совсем не болит спина? Он давно уже стал подозревать, что смерть — это счастье, тем более — такая смерть.

Ликование. Восторг. А главное — покой, всеобъемлющий, немыслимый при жизни. И этот свет… Только немного странно. Он идет откуда-то из-за спины, и Марк никак не может увидеть его источник, словно источником является он сам. Источником двух огромных сияющих лучей, расходящихся от него в обе стороны. Лучей, которыми он даже может управлять!

Он видит сверху, из-под расписного, недавно отреставрированного свода, как движутся внизу фигуры монахов, поднявших изумленные лица. Как они безостановочно крестятся, то и дело указывая руками на… На него?! ОНИ ЕГО ВИДЯТ?!

Чувствуя, что сходит с ума, Марк медленно поднял голову. Прямо над ним, меж светлых, пушистых облаков парили ангелы с белоснежными крыльями, но кроме них он ясно видел тонкие трещины в штукатурке и шероховатое, кое-где потемневшее дерево свода…

Марк очнулся с чувством неизбывного горя. Единственным желанием, таким сильным, что слезы сами собой вытекали из закрытых глаз, щекоча виски — было вернуться обратно. Туда, где не было боли и мук, мыслей и вечных сомнений.

— Очнулся… Очнулся!

— Вот чудо-то… Истинное чудо.

— Да-а, довелось узреть…

Голоса монахов слышались как сквозь вату. Что узреть? Марк открыл глаза. Он лежал в келье, на своей койке. Над ним склонился настоятель. За ними чуть поодаль толпились послушники и монахи… Но Марк видел только глаза старца, устремленные на него с радостью и сочувствием. Глаза «видящего».

— Отец Антоний? — он не узнал своего голоса. — Что со мной?

— Все хорошо, сын мой, хорошо…

Оказывается, старец все это время держал его за руку. Чувства возвращались не сразу. Только теперь Марк ощутил слабое пожатие сухих прохладных пальцев.

— …хорошо, только вот крест твой еще тяжелее, чем я думал, сын мой.

За спинами монахов возникла некая суматоха, что было очень странно для этих тихих, покойных стен.

— Лекарь вот… — проговорил кто-то.

— Не нужен ему лекарь. Не нужен. Оставьте нас одних, — кротко попросил старец.

Все, в том числе и лекарь, в возбуждении и растерянности покинули келью. Дверь за ними закрылась.