Но будем исходить из утверждения г-на Штенцеля. Для наших целей и этого совершенно достаточно. Чтобы устранить всякие дальнейшие пререкания, допустим, что в Познани проживает 420000 немцев. Кто же такие эти немцы, число которых посредством включения евреев доводится до полумиллиона?

Славяне являются преимущественно земледельческим народом, мало искушенным в занятиях городскими промыслами в том виде, в каком последние были возможны до сих пор в славянских странах. Торговый обмен в его примитивных, грубейших формах, когда он ограничивался одной лишь мелочной торговлей, всецело был предоставлен евреям, торгующим вразнос. Когда население увеличилось и культура его возросла, когда почувствовалась потребность в городских промыслах и концентрации городского населения, немцы потянулись в славянские страны. Немцы, достигшие своего наивысшего расцвета в мелком бюргерстве средневековых имперских городов, в вялой караванной внутренней торговле и ограниченной морской торговле, в цеховом ремесле XIV и XV вв., — эти немцы обнаружили свое призвание быть мещанами мировой истории именно тем, что они и поныне составляют ядро мелкой буржуазии во всей Восточной и Северной Европе и даже в Америке. Ремесленники, мелкие торговцы и мелкие посредники в Петербурге, Москве, Варшаве и Кракове, в Стокгольме и Копенгагене, в Пеште, Одессе и Яссах, в Нью-Йорке и Филадельфии в значительной, часто преобладающей степени состоят из немцев или лиц немецкого происхождения. Во всех этих городах имеются кварталы, где говорят исключительно по-немецки, а некоторые города, как Пешт, даже почти сплошь являются немецкими.

Эта немецкая иммиграция, особенно в славянские страны, продолжалась почти непрерывно, начиная с XII и XIII веков. Кроме того, со времен Реформации, вследствие преследования религиозных сект, большое число немцев время от времени вынуждено было бежать в Польшу, где их принимали с распростертыми объятиями. В других славянских странах, в Богемии{111}, Моравии и т. д., славянское население в результате завоевательных войн немцев сильно сократилось, а немецкое население вследствие вторжения увеличилось.

Особенно ясно это видно именно в Польше. Немецкие мещане, осевшие там сотни лет тому назад, издавна столь же мало причисляли себя в политическом отношении к Германии как и немцы в Северной Америке, или же как «французская колония» в Берлине и 15000 французов в Монтевидео — к Франции. Насколько это возможно было во времена децентрализации XVII и XVIII вв., они стали поляками, по-немецки говорящими поляками, и давно уже совершенно отказались от всякой связи с родиной.

Но ведь они принесли в Польшу культуру, образование и просвещение, торговлю и промыслы! — Действительно, они принесли с собой мелкую торговлю и цеховое ремесло; своим потреблением и развитием здесь ограниченного обмена они до некоторой степени подняли производство. О высокой образованности и просвещенности что-то не слышно было до 1772 г. во всей Польше, а с того времени и в австрийской и русской Польше. О прусской Польше мы еще поговорим подробнее.

Зато немцы помешали созданию в Польше польских городов с польской буржуазией. Своим особым языком, своей отчужденностью от польского населения, тысячей своих различных привилегий и городовых положений они затруднили осуществление централизации, этого могущественнейшего политического средства быстрого развития всякой страны. Почти у каждого города было свое особое право; больше того, в городах со смешанным населением существовало и часто еще продолжает существовать различное право для немцев, для поляков и для евреев. Польские немцы застряли на самой низкой ступени промышленного развития, они не сосредоточили в своих руках крупных капиталов, не сумели приспособиться к крупной промышленности и не овладели расширившимися торговыми связями. Потребовался приезд в Варшаву англичанина Кокерилла, чтобы промышленность смогла пустить корни в Польше. Мелочная торговля, ремесло и, самое большее, хлебная торговля и мануфактура (ткачество и т. п.) в самом ограниченном масштабе — вот к чему сводилась вся деятельность польских немцев. При оценке заслуг польских немцев не следует также упускать из виду, что они принесли с собой в Польшу немецкое филистерство, немецкую мещанскую ограниченность и что они сочетали в себе дурные особенности обеих наций, не усвоив хороших.

Г-н Штенцель пытается оживить симпатии немцев к польским немцам:

«Когда короли… особенно в XVII веке становились все бессильнее и не могли уже защитить даже местных польских крестьян от самого жестокого угнетения со стороны дворянства, тогда и немецкие деревни и города тоже пришли в упадок и многие из них перешли во владение дворянства. Только более крупные королевские города спасли часть своих старых вольностей» (читай: привилегий).

Уж не требует ли г-н Штенцель, чтобы поляки лучше защищали (впрочем, тоже «местных») «немцев» (читай: польских немцев), чем самих себя? Само собой понятно, однако, что переселившиеся в какую-нибудь страну чужеземцы ни на что другое не могут претендовать, как лишь на то, чтобы делить радость и горе с исконным населением!

Перейдем теперь к тем благодеяниям, которыми поляки обязаны именно прусскому правительству.

В 1772 г. Фридрих II захватил Нетцкий округ{112}, а в следующем году был проведен Бромбергский канал, который установил внутреннее судоходное сообщение между Одером и Вислой.

«Местности, которые в течение столетий были предметом спора между Польшей и Померанией и которые неоднократно становились необитаемыми вследствие бесчисленных опустошений и огромных болот, теперь были обработаны и заселены многочисленными колонистами».

Таким образом, первый раздел Польши вовсе-де не был грабежом. Фридрих II овладел лишь областью, которая «в течение столетий была предметом спора». Но ведь с каких уж пор не существует больше самостоятельной Померании, которая могла бы оспаривать право на эту область? И уже сколько столетий эта область в действительности больше не оспаривалась у поляков? И вообще чего стоит эта покрывшаяся ржавчиной и обветшалая теория «спорности» и «притязаний», годившаяся в XVII и XVIII веках для того, чтобы прикрывать ею грубую заинтересованность в расширении торговли и в округлении земель? Чего стоит эта теория в 1848 г., когда всяческого рода «историческое право» и «несправедливость» оказались лишенными всякой почвы?

Впрочем, г-н Штенцель должен был бы сообразить, что, согласно этой давным-давно похороненной доктрине, рейнская граница между Францией и Германией является «в течение тысячелетий предметом спора», а поляки могли бы предъявить свои притязания на провинцию Пруссию и даже на Померанию, как на свое ленное владение!

Короче говоря, Нетцкий округ стал прусским и таким образом перестал быть «предметом спора». Фридрих II заселил эту область немецкими колонистами, и вот появились столь прославленные в связи с познанским вопросом так называемые «нетцкие братья». Германизация, исходящая от государства, началась с 1773 года.