Хабаров умел нравиться людям. Умел с удивительной легкостью находить общий язык с совершенно незнакомыми, случайными попутчиками. И через пять минут он уже покорил водителя, и они решили поехать не в Гагру, не в Сухуми, не на Пицунду, славившиеся своими питательными заведениями интуристского и неинтуристского класса, а в тихое местечко Леселидзе. Как следовало из слов водителя, там была маленькая придорожная столовая, даже не столовая, а скорее закусочная, заправлял в которой б-а-а-аль-шой специалист своего дела Нико Ванадзе.

— Сациви будет! Пальчики оближешь. Чанах будет! За качество ручаюсь. Шашлык организуем! А что еще человеку надо?..

И было все: нежнейшее сациви из индейки; был острейший соус сацибели, чуть-чуть вяжущий рот и тончайшим образом пахнущий травкой хмели-сунели; была свежайшая, с божественным ароматом кинза; был совершенно бесподобный шашлык, в меру жирный, самую малость отдающий дымком… И немедленно, как по мановению волшебной палочки, сколотилась отличная, преимущественно шоферская компания.

Пили легкое вино, произносили длинные тосты, обсуждали достоинства автомобиля «Мерседес» и жарко спорили о рентабельности маленьких «Фиатов», хвалили «Волгу» и единодушно ругали «Москвича».

Выпили за родителей, выпили за детей, выпили за сестер и братьев всех присутствовавших и за исполнение желаний каждого…

Хабаров давно не чувствовал себя так легко и так беззаботно. Уже перемешалась русская и грузинская речь, уже завязались сепаратные разговоры, уже компания начала медленно расползаться на отдельные группки, когда поднялся водитель-таксист и, требуя общего внимания, постучал ножом по краешку тарелки.

— Дорогие друзья, — сказал водитель, — я предлагаю: пусть скажет слово наш друг, наш гость и организатор этой компании Виктор.

Предложение встретили одобрительно. Хабаров встал. Начал медленно, словно преодолевая тугое сопротивление крутого подъема:

— Мне хочется поднять этот бокал за самого главного человека, который непременно встречается в жизни каждого. Для одного это может быть учитель, раскрывший ему глаза на жизнь. Для другого — врач, отогнавший болезнь от его постели или вернувший жизнь его ребенку. Еще для кого-то это может быть женщина, давшая любовь и радость…

— Как говорит! — тихо сказал водитель. — Настоящий толибаш!

— Мне хочется поднять этот бокал, — продолжал летчик, — за то, чтобы у каждого из нас обязательно был свой главный человек. И чтобы мы всегда помнили о нем, всегда были ему преданы.

Мальчиком я решил научиться летать и пошел в аэроклуб. Тогда было много аэроклубов и много таких мальчиков, которым обязательно надо было летать! Признаюсь, сначала мне не повезло: инструктор все время ругал меня, и я робел, и у меня ничего не получалось… И тогда инструктор доложил командиру звена: «Легче выучить медведя, чем этого человека». Командир звена слетал со мной и, кажется, согласился с инструктором. «Ты жмешь из ручки масло и поэтому не чувствуешь самолета, — сказал командир звена, — ты без толку крутишь головой во все стороны и поэтому не видишь земли на посадке, ты не умеешь переключать внимание и не можешь сосредоточиться на главном. Тебе лучше не летать». Но я очень хотел летать, хотя и не умел объяснить это моим учителям — я был очень застенчивым мальчишкой.

И мне велели идти к командиру отряда и доложить ему, что я кандидат на отчисление. Что было делать? Пошел. Командир отряда выслушал мой рапорт. Посмотрел на меня веселыми глазами и спросил: «Летать хочешь?» Я сказал: «Хочу. Очень даже хочу». И он велел мне сесть в самолет и поднялся со мной в воздух. «Не старайся, — крикнул командир отряда, — смотри, какие коровы чудные по полю ходят». Я посмотрел на поле. Коровы были, правда, чудные. Сверху они казались толстыми и коротконогими. Потом командир отряда велел: «Посчитай самолеты справа». Я посчитал. Самолетов оказалось, четыре, как сейчас помню: два — выше, один — чуть сзади и на нашей высоте, еще один — ниже и далеко позади.

Командир отряда все время разговаривал со мной, смеялся и шутил. Я даже не заметил, как мы зашли на посадку и приземлились. Мне казалось, что полета вообще не было. Уже на земле командир отряда сказал мне: «Ты будешь летать, если перестанешь бояться». Я не понял и спросил: «Чего бояться?» Он засмеялся: «Всего — земли, инструктора, командира звена, своих ошибок, самого себя. Понял? Летчик должен быть умным и смелым».

Мне хочется поднять этот бокал за командира отряда. Все, что случилось в моей жизни потом, случилось благодаря ему. Он сделал меня летчиком и, я надеюсь, человеком. Я пью за светлую память командира отряда Серго Гогоберидзе…

И все поднялись, и молча обмакнули по хлебной шепотке в вине, и, не чокаясь, выпили…

На пятый день Хабаров подумал: «Интересно все-таки, ответит Генеральный или не ответит?» И тут же усилием воли отогнал от себя эту мысль.

На шестой день, проходя через просторный вестибюль гостиницы, Виктор Михайлович свернул к маленькой загородке и, склонившись у полукруглого окошечка, сам того не ожидая, спросил:

— Мне ничего нет?

Девушка ответила заученно бодро:

— Пишут покуда, — потом, вроде что-то вспомнив, смущенно улыбнулась и сказала: — А вы, правда, летчик-испытатель?