Урожай собрали в тот год неплохой, давно такого не было. Косить выходили рано на заре, ведь днем очень жарко, да и зерно высыпается.

Раньше в воскресный день в церковь ходили, теперь же церковь закрыли до зимы. Пока урожай с полей не уберем, никаких выходных. А комиссий — одна за другой, где они только помещаются в городе? На каждых пять косарей, один приказчик. Да все ученые, то говорят не так косу держишь, то не полный покос гонишь. Отдыхать установили только пять минут в час. А кто знает, когда этот час пройдет, часов никто из нас не имел. Выматывались мы тогда на работе так, что на своем огороде не хватало сил и времени работать. А потом начиналась молотьба. Молотили мы тогда цепями. Как-то навестила нас делегация вместе с районным начальством. Говорили, что среди них даже представители из Москвы были.

У них тоже жаркая пора была, нужно объехать все колхозы. Объявили они нам новые законы о зернопоставках. Начальство деревенское немного поругали, нас лентяями обозвали. Рассказали нам, где что сеять и когда убирать. Потом сообщили, что мы в больших долгах. Они, мол, два года нас жалели, колхозы укрепляли, а теперь надо платить эти долги. Да еще и пеня за прошлые года наросла.

Зерно отобрали, а взамен ничего не дали. Ты, конечно, Гриша, помнишь тот год… Великий голод был; прошло всего восемь лет, такое быстро не забывается.

Ведь он был не только у нас, а по всей Украине и частично по России. Много людей умерло от голода. А мы вот с тобой живем, хотя трудно, но живем. Пройдут года и многое сотрется из памяти, а будущее поколение как узнает о том ужасе, что люди пережили? В газетах не пишут об этом и радио молчит. Сначала немного поговорили, что во всем виновато местное начальство. В некоторых колхозах поменяли председателей, на том все и кончилось. Вашей семьи, наверное, тоже коснулся голод? Ты что-нибудь помнишь?

— Да, помню, но очень смутно, а вот чувство голода осталось до сих пор. А за урожай я ничего не знаю, еще не понимал тогда толком. Помню, как-то сидим за столом, только пообедали. Мама с папой разговаривают.

И вдруг они заволновались, на улицу смотрят, а там подводы едут. Остановились возле двора и направляются к нам в хату. Отец только за голову взялся и тихо застонал.

Дверь открылась, заходят двое и давай командовать.

— Из-за стола не выходить, руки на стол положить. Я с перепугу нырь под стол, а он кричит:

— Куда полез, щенок? А ну, вылазь!

Достал бумагу и начал читать долго и непонятно, одно лишь понял, как будто мы хлеб растащили.

Думаю: «Хлеб мы не растащили, мы его с борщом поели». Отец ответил:

— Я ничего чужого не брал, только то, что дали на трудодень.

Один из них в руке держит железку, наверное, ею легче зерно выколачивать из крестьян.

— Произвести обыск в сарае, погребе и на чердаке. Зерно, крупу и муку забрать. Тебе приказываю молчать, и ни слова, а руки на столе держать.

Я думаю, пришли к нам воры, как до соседки за коровой. Только папа и мама молчат, а соседка кричала.

А если я закричу, он меня тоже по голове трахнет, как соседку? Лучше буду молчать.

Подводы уехали. Отец вышел во двор посмотреть, обошел кругом. А мама как сидела за столом, так и осталась сидеть. Вернулся отец и тихо говорит:

— Забрали все: зерно, корову, телку, немного осталось картошки, но ее не то что на посадку, на еду до весны не хватит.

Здесь мама не удержалась, как заголосит. Мы с сестричкой Олей ее поддержали, потом и меньшие двое плакать стали.

— Слезами горю не поможешь, крепиться надо, как-то переживем, с Божьей помощью. Говорят, «Бог дал, Бог — взял». А я подумал: «Бог-то дал, а люди взяли».

Недели через две, пришли опять те двое. И тоже во время обеда, мама нам на стол подавала.

— Еще долги есть за тобой, ты почему не все отдал?

— Я ничего вам не давал, вы сами взяли.

— Обыскать все кругом, горшки проверить в печке.

— Нашли вот, с полпуда пшена, а в горшке вареная каша.

— Пшено забрать, а кашу выбросить. Подходит к столу.

— Государственное добро едите?

Схватил тарелку у меня из рук и бросил наземь.

— Дядя Тима, расскажите, а как у вас проходил грабеж. Отец никогда об этом со мной не разговаривал.

— Гриша, об этом опасно рассказывать. Ты еще ребенком был, в школе мог поделиться с друзьями, а те другим. Смотришь, в одну ночь у тебя отца и не стало бы. Сейчас тебе пошел семнадцатый год, ты уже взрослый, сам можешь рассудить, кому сказать, а где и промолчать. У меня нет ни родни, ни семьи, ни детей, я их давно потерял, больше мне терять нечего. Если по неосторожности расскажешь где-либо, ты просто себя погубишь, а что до меня, то мне все равно.