Он повернулся и хотел уйти.

— Макс! — позвала я, прежде чем он скрылся в специальном лифте для помощников и курьеров. Он подкатил ко мне, будто двигаясь вспять по рельсам, — На этой улице находится знаменитый дом свиданий. Вы знаете, где именно?

Макс и глазом не моргнул:

— Восьмой подъезд оттуда, по той стороне.

— Спасибо. А можно еще один вопрос?

— Конечно.

— Что такое «дом свиданий»?

— Бордель. В обеденный перерыв там всегда аншлаг. Дневная случка.

Он развернулся и растаял вдали.

Я вновь очутилась на улицах города, которому была совершенно не нужна. Итак, они решили, что я подделка, что я лезу из кожи вон, чтобы прославиться. Вот ведь бред, если мне что и не нужно, так это слава.

Ну а Набоков? Ведь теперь никто не узнает, сколько сил он вложил в эту книгу и какая она замечательная.

Я решила хоть ненадолго утешиться круассаном с шоколадом — таковой обнаружился в угловом магазинчике, скорее всего, испекли его на фабрике, добавив в тесто всякой дряни, чтобы подольше не черствел, — низко же я пала со времен «Сеси-селя» и тамошнего пекаря Пьера.

А что дальше? В ближайшем будущем меня ждал скверный круассан, потом до самого горизонта простиралась полная пустота. Залезть в свою развалюху, вернуться к себе в глубинку, где я почти никого не знаю, а меня почти никто не любит — разве что за вычетом Марджи. Что теперь — пойти к ней, сесть на пол и повыть, что детей у меня отобрали, рукопись никому не нужна, а платить по ипотеке нужно со дня на день?

Нет.

Близился полдень. Я прислонилась к стене какого-то здания, содрала обертку. Откусила. Круассан не был черствым — но лишь потому, что никогда не был свежим. Мимо меня по тротуару несся людской поток — все спешили поесть, причем гораздо вкуснее. На другой стороне располагалось неприметное здание из бурого кирпича, это как раз восьмой подъезд от офиса.

Никакого швейцара, только панель домофона. Оконные рамы — из голубоватой стали, в цвет входным дверям, выкрашенным в нежный голубой тон яйца зарянки. Изысканно и утонченно, особенно для дома свиданий.

Кожаный ремешок деловой сумки врезался в плечо. Сумка была модная, от «Дунни и Берка». Джон подарил мне ее, когда я была беременна Дарси. Стоила сумочка четыреста долларов. Он хотел, чтобы я выглядела деловой женщиной. Сама по себе сумка была тяжелой до идиотизма, но придавала мне такой вид, будто я иду по важному делу.

Жуя отвратительный croissant au chocolat [15] , я наблюдала за голубой дверью дома свиданий. Сбалансированностью нежной фактуры теста и горчинки шоколада в этом круассане и не пахло — единообразная приторная вязкость. Я его все равно съела.

Пока я стояла, к дверям подошел мужчина — при нем была сумка той же модели, что и у меня. Сумка сочеталась по цвету с туфлями, в каталоге этот цвет назывался «медово-горчичным». Мужчина выглядел довольным. За пять часов, которые я провела в этом городе, я впервые увидела искренне довольного человека.

Он, похоже, хотел, чтобы его как следует отшлепали. Что-то было такое в его походке: хотя он и шел нормально, а не задом наперед, весь вид говорил: «Вот моя попа, прошу любить и жаловать».

В моем нынешнем городке его бы, пожалуй, отшлепали и за просто так, но в большом городе думают не об этом, а о контрактах и о недвижимости. Прямо на моих глазах мужчина нажал кнопки на домофоне, голубая дверь зажужжала, и коричневое здание поглотило его вместе с медово-горчичными туфлями и всем остальным.

В двенадцать десять давешняя дама из «Сотби» помедлила у голубых дверей, поправляя «лодочку» из натуральной кожи. Когда она наклонилась вперед, сумка ее качнулась и врезала ей по голове. Это тоже была сумка от «Дунни и Берка», только в цвете «обсидиан». Вместительные дорогие сумки, тяжелые, даже если в них ничего не лежит, заполняли всю улицу. Восточную Сорок восьмую улицу стоило бы переименовать в «Проспект Дунни и Берка». Дама выпрямилась, одной рукой потирая лоб, и рванула обратно в «Сотби» — отравить жизнь кому-нибудь еще; отчаливая, она успешно разминулась с еще двумя пижонистыми завсегдатаями, которые совершали перед дверью сложный ритуал «только после вас». Похоже, ни тому ни другому не хотелось входить вторым в дом с дурной репутацией.

Когда часы показали тринадцать пятьдесят девять, я успела насчитать тридцать шесть мужчин, в основном в костюмах или плащах от «Бэрберри». Выходили они по большей части довольные, умиротворенные — шагали обратно на работу или на встречи с другими важными людьми. Полагаю, имелась еще и задняя дверь, потому что ни одна женщина не вошла в здание и не вышла из него.

Круассан я давно дожевала, но потом облизала пальцы, подобрала с обертки все пресные крошки и разве что не сжевала саму обертку. Страсть. Смысл существования.