— Он что, один знает, где клад?

— Один, кто его видел, — кивнул Эрман.

— Значит, младшего бесполезно допрашивать? — Энрике ткнул пальцем в Ника.

— Правильно.

— Тогда с ним поработаем, а старик пусть посмотрит.

— Трахнем в задницу, пускай скалится, — ухмыльнулся Эскобар.

— Сначала подними старика, — велел Энрике.

Прошмыгнул дядя Пепе со стаканом воды на подносе.

— К сожалению, льда нет, сеньор, — промямлил он. — Генератор…

Эрман схватил с подноса стакан, выплеснул в лицо Сиднея.

— Где золото?

Сидней покачал головой:

— Не знаю.

— Ладно, — усмехнулся Эскобар. — Тогда смотри. — Он схватил жирными пальцами мочку уха Ника и оттянул. Открыл складной нож, провел по щеке лезвием, заскрипевшим на щетине. — Вот что ты почувствуешь, когда я перережу тебе глотку, — шепнул он. Ник выпучил глаза, чуя, как лезвие вонзается в ухо, перерезает хрящ, как по шее потекла горячая кровь. — Смотри! — воскликнул Эскобар, показывая отрезанную мочку. Сорвал с губ ленту, сунул в рот Нику кусок уха. — Ешь!

Эрману вдруг стало плохо. Он попросил еще воды и обратился к Сиднею:

— Так где золото, ты говоришь?

— Не говорю, — спокойно ответил Сидней, — и не скажу, пока вы его не отпустите.

— Ну нет, — возразил Эрман, качнув головой. — Так дело не пойдет. Я отпущу то, что от него останется, когда ты мне скажешь, где золото. Наверняка знаешь, тебя тоже не отпущу.

— Отец гордился бы вами.

— Спасибо. Где золото?

Тяжелая мочка лежала на языке куском парного свиного сала. Ник чувствовал текущую по предплечью кровь, боялся захлебнуться собственной рвотой. Тело окаменело. Эскобар схватил его за левую руку, пригвоздил к столу острием ножа. Октавио придержал стул, оторвал мизинец Ника от сжатого кулака, распрямил на столе, как хвост игрушечной собачки.

— Все это ерунда по сравнению с тем, что Орлов сделал бы с вами, — сказал Эрман. — Через пару дней после вашего исчезновения он закрыл свою контору, арестовал Нина. История свидетельствует, что Сталин хотел убрать со сцены марксистов и анархистов, но тебе, Сидней Стармен, хорошо известно, почему умер Андреас Нин, правда? Известно, почему Орлов приказал содрать с него кожу, правда? Никто никогда, даже здесь, не умирал такой смертью ради политики. Где золото?

— Даже если б я знал, вам не сказал бы. Извините меня, мистер Крик.

Эскобар воткнул нож в столешницу, чуть коснувшись кончика мизинца. Подмигнул Нику, потянул назад лезвие, нажал, как на рычаг, взрезав плоть. Боль взвыла сиреной, и Ник взвыл из-под пластыря, когда сталь врезалась в кость.

— Заткни ему пасть рукой, — приказал Эскобар.

Октавио замотал головой:

— Не могу. Дело грязное, мать твою.

— Просто заставь замолчать сукина сына, — настаивал Эскобар.

— Кончай, Эскобар, черт тебя побери! — крикнул Энрике, срыгнув выпитое виски.

Ник затих, онемел от ужаса, глядя на выгибавшийся под ножом ноготь. На столе образовалась густая лужица темно-красной крови. Потом верхняя фаланга пальца отскочила отрезанным кружочком морковки.

— Откроем, — продолжал Эскобар, сдирая кожу с отрезанного кончика пальца.

Эрман отвернулся, хлебнул воды.

— Мне так же тяжело, как и вам, — сказал он Сиднею, пока Эскобар вытирал окровавленное лезвие о щеку Ника. — Выпить хочу и ему дам глоток, — объявил он, потрепав Ника по голове. — Похоже, ему надо хлебнуть.

Пес козопаса нашел Сиднея на рассвете. Всю ночь в горах шла стрельба, но при первом луче солнца все стихло. Пастух недоумевал, зачем красным обстреливать необитаемый горный хребет. Он взвалил Сиднея на плечо и понес домой. Дочь видела, как отец выходит из-за кипарисов, окрашенных ранним утренним солнцем в розовый цвет.

— По-моему, умер, — сказал козопас, свалив тело на узенькую кровать. — Рюкзак на нем тяжелый.

Дочь закричала, веля поднять раненого, чтобы он не испачкал покрывало, вытащила из стоявшего рядом расписного комода серую простыню, расстелила.

— В него стреляли, — сказала она. — Принеси с плиты горячей воды.

День и ночь Сидней лежал на берегу между жизнью и смертью, утопая и выплывая из волн прилива. Дочь пастуха промыла рану на плече горячей водой с мылом, наложила припарку из меда, сосновой смолы и тимьяна, влила в сомкнутые губы жидкий чесночный суп, отскребла щеткой кровь, раздела догола, выстирала в ручье одежду, уничтожив голодных вшей, угнездившихся в швах. И пока он лежал в постели ее матери, что-то бормоча в бреду, все гадала, откуда взялся этот бледный юноша. Явно иностранец, а одет как бандит. Тяжеленный рюкзак лежит на полу у кровати нетронутый, под ним прячется безобразный черный пистолет. Нательного креста нет, в карманах никаких бумаг, никаких документов. Дочь козопаса подозревала, что он навлечет беду на их головы. Зарисовала спящего, проведя углем темные круги под глазами. На третий день он поднялся, с трудом вышел из дома, завернутый в одеяло, щурясь на солнце, и напугал ее, коловшую дрова.