Шрифт:
Вот сейчас у меня действительно вскипел возмущенный разум:
— Куда же вы, дураки несчастные, с голыми руками-то…, — мучительно простонал я. Имея в виду, что бедный парень был даже без перчаток и варежек.
Но кадет понял меня по-своему:
— У нас оружие есть! Вы не думайте! Винтовки! Настоящие! Правда, только одна на четверых…, [78] — и он грустно улыбнулся. И затих.
— Хватит, Натали…, — положил я руку на плечо старающейся изо всех сил покрепче затянуть жгут девушке. — Хватит.
78
Январь 1940, Выборг.
И осторожно прикрыл пареньку глаза.
… Треща и расыпая искры из высоких, стрельчатых окон, пожар между тем все сильней разгорался. У огромных дубовых дверей бестолково суетились одетые в черную форму железнодорожники, не решаясь туда войти…
— Yopp vashu matt v peregib tcherez kolenku! [79] — вдруг громко рявкнул подбежавший к ним высокий, сухощавый старик, с щеточкой усов под породистым орлиным носом, одетый в домашнюю, с бранденбурами курточку и шлепанцы на босу ногу. — Чего стоите, как засватанные? Там же люди заживо горят! Вода есть? Плесни на меня! Ну, Gospodi blagoslovi!
79
Будьте любезны, разрешите пройти!
И он исчез в дверном проеме, из которого, как из сауны, пахнуло в лицо раскаленным жаром…
Делать нечего… Зажмурившись, я стал раз за разом нырять в заваленный обломками потолочных балок холл, на мраморном полу которого лежали бесчувственные человеческие тела…
За мной, воодушевленные примером незнакомого лихого старикана, бросились и остальные.
Когда спасать было больше некого, я спросил утиравшего смешанную с кровавым потом сажу со своего круглого, деревенского лица вокзального шуцмана:
— Слушай, вахмистр, это кто такой бойкий старикашка, а?
— Да барон Маннергейм, кто же еще? Он тут рядышком живет, в парке! В домике напротив Дерева Независимости! Собака у него еще есть, болонка противная… я ему сколько раз говорил: господин Маршал! Ваша собачка гадит на наш тротуар! Извольте за ней её кало убирать, а не то я вас оштрафую!
— Берегись!!! — послышался вдруг истошный крик. И я с ужасом увидел, как на закрывшую ладонями лицо Натали валится с крыши пылающая балка… я кинулся, но не успевал, не успевал…
Огромный ржавый стальной штырь просто пригвоздил её к мерзлой земле пристанционного полисадника. Несколько минут она еще жила, надувая кровавые пузыри из губ, а потом тихо-тихо пролепетала:
— Так мы с тобой, Юсси… и не… попробовали… пирожн…
И все.
Полицейский рядом поднял к серому небу окровавленный кулак и гневно прохрипел:
— Таннер, Рюти! Будьте вы прокляты, грязные политиканы!! Зачем вы разозлили русаков?!
… Оглушенный, я возвращался к кафе. Натали уже погрузили, накрыв быстро мокнувшей красным белой простыней, в карету «Скорой помощи». Надо найти её подружку, ну ту, рыжую… Пусть она как-нибудь осторожно мать подготовит…
Вот это да.
На месте уютного мирного домика была дымящаяся груда развалин… Заливавший её из брезентового шланга пожарный пояснил:
— Бомба насквозь прошла… Прямо в подвале рванула! Мы укрытие даже раскапывать не решились… Тут выживших не будет.
Это война, perhana. Это, lumppu, война.
И если кто-то думает, что про барона, финских кадетов и одну винтовку на четверых я выдумал… тот ошибается.
… В связи с тем, что после авианалета уехать с городского вокзала было весьма проблематично, наш фирменный поезд, сообщением Хельсинки-Оулу, отправлялся с маленькой пригородной платформы с забавно для русского уха звучащим названием Яникаккала.
Да, это куда как менее пафосней, чем уезжать с Keski! Грандиозный и вместе с тем какой-то насквозь патриархально-уютный, из нашего карельского гранита, увенчанный тяжелой башней, вокзал впечатляет. Ну а мужественные атланты, напряженно застывшие по обе стороны от центрального входа, удерживающие своими мускулистыми руками шары-светильники, заставят любого задержать на себе взгляд. К слову сказать, сейчас, в самое темное время года, несмотря на войну, светильники в руках у атлантов горят по восемнадцать часов в сутки. Вернее, теперь уже они горели…
Нет теперь ни вокзала, ни шаров в руках атлантов… Да и сами могучие фигуры попятнали безжалостные осколки. И стоят бедные атлеты с пустыми руками, как искалеченные нищие инвалиды на Эспланаде.
Кстати сказать, точно такой же вокзал стоит в Виипури, который раньше был Выборгом. Но там с двух сторон от главного входа — фигуры двух медведей. Русских медведей…
… Я сидел на полукруглой скамеечке в коридоре купейного вагона, и рассматривал свои подобранные на засыпанной мелким битом стеклом Itakatu, возле пылающего ясным пламенем дома № 1, трофеи: богатый деловой ежедневник на 1940 год и золотое самопишущее перо фирмы «Паркер». Видите ли, по данному адресу располагается (извините, теперь уже располагался!) с самого 1862 года торговый дом «Stockmann». Ну вот, я и решил: пусть уж лучше я, чем какой-нибудь подлец! Тем более, я полагаю, и сам магазин, и товар в нем давно уж застрахованы на приличную сумму. Иначе мишпуха из гельсинкфорсской синагоги Абрама Стокмана просто не поймет! Так что я еще малость покопался среди всякого выброшенного взрывом сквозь оконную витрину добра и вдобавок к авторучке нашел еще абсолютно целенькую бутылочку анилиновых немецких чернил. Чего еще желать? Печатный станок разве?