Автандил нервничал, думал, кого бы еще подключить к разговору с Мысленко, а я почему-то в те минуты был очень спокоен.

– Послушай, Автандил, а ты помнишь, как я в твоем присутствии давал Мысленко семьдесят штук? Он еще говорил, что нужно отблагодарить многих людей, которые дали нам крышу, взяли наши трудовые книжки в свои бронированные сейфы?

Автандил испытующе на меня посмотрел, видимо, стал прикидывать, к чему я задаю такой вопрос, потом понимающе закивал головой, конечно, он все помнит, все происходило на его глазах, я получил аванс за большие гастроли, отдал ровно семьдесят тысяч Мысленко, тот бережно. спрятал их в дипломат и укатил с ними в Москву. Он, Автандил, еще помнит, как ездил с ним в аэропорт и доставал билет. Хорошо, что я взял его в администраторы, Автандил схватывает все на лету.

– Пусть теперь ходит, жалуется,- спокойно сказал я.- И ты тоже не кипятись.

– Но по договору ты должен был перечислять им деньги, десять процентов со всех концертов...

– Да, должен был, но с чего перечислять? Они не открыли мне счета. Как я могу перечислять им деньги ни с чего? .. Лицо Автандила просветилось.

– Но он объявляет охоту на тебя, он так и сказал,-. все же не мог успокоиться Автандил.

Охота так охота. Я давно чувствую себя загнанным волком. Как это у Высоцкого: "Идет охота на волков, идет охота..."

Самую первую охоту за мной начала моя собственная судьба. Может, я и перегибаю палку, но мне кажется, что именно так и было. Погружаясь в глубины своего сознания, я вижу какие-то строения, много детей вокруг, они почти беспомощны, они долго, целыми часами кричат... Потом, уже совсем другой, повзрослевший и сегодня почти все помнивший о себе той поры),я еду в другой дом, где тоже много детей с какими-то измученными, старческими лицами. Здесь, в этом новом доме человек, черты лица которого я никак не могу вспомнить, стал называть меня Распутиным. Эта фамилия звучала как-то странно, меня все так и называли: "Распутин", будто имени никогда не существовало вовсе. Тот первый дом назывался домом малютки, я был подкидышем, меня принесла какая-то женщина и холодной осенней ночью оставила у порога этого дома. Женщину, которую называют мамой, я вспомнить не могу и сейчас, ни ее голоса, ни ее прикосновений. Сквозь стену мрака я никак не мог добраться до ее лица, даже напрягшись, закрыв глаза, не мог вспомнить ее образ. Иногда меня называли подкидышем, но это случалось редко и почти не волновало меня. Как-то уже теперь в одной из газет из-за моей же собственной дурости написали, что я подкидыш, и в разных городах ко мне приходили очень похожие одна на другую женщины, они доказывали, что они мои матери? плакали при этом и просили денег. Недавно третья из таких, совсем еще молодая, с припухшими глазами называла меня Лешенькой, говорила, что и имя и фамилия мои совсем другие, что она была вынуждена это сделать из-за своей собственной несчастной жизни. Я не стал спрашивать, где она меня оставила, в какой день (все это я прекрасно знал из своих документов), это было бесполезно, только я и в самом деле поверил, что своего ребенка она когда-то подбросила, и тоже дал ей денег и немало, на что Автандил сказал, что после получения гонорара ;мне лучше раздавать деньги на паперти у церкви там сидят более достойные и в самом деле несчастные люди а не бросать их к ногам каждой потаскухи. После этих слов я его чуть не ударил, во-первых, я не знал, кто меня подбросил, иногда я сам придумывал легенду о том, что меня похитили у моей матери, а потом подкинули к дому ребенка, а во-вторых я никогда представить себе не мог, что женщина, которая меня родила, может быть потаскухой.

Затем детский дом. Пацаны постарше говорили, что из него два пути - или на Колыму деньги зашибать, или в тюрьму. До Колымы редко кто дотягивал, скорее всего попадали в тюрьму. Впрочем, детский дом, в котором я с каждым годом все больше осознавал себя личностью, и был похож на тюрьму. Взрослые за любое прегрешение избивали без спасительных разговоров и предупреждений, ночью начиналось время старших пацанов. Каждый день после обеда старшие пацаны собирали дань -мясо, кусочки сахара, хлеб. Мы все отдавали, иначе ждала расправа. Сколько я себя помню - вечно урчало в пустом животе и кружилась голова. Мы были, наверное, в классе шестом, когда Серега Николаев (фамилию ему тоже дали в детдоме) собрал нас и сказал, что мы должны доказать старшим свою силу и тогда они отстанут от нас, иначе мы просто передохнем с голоду.

– Они сильнее,- сказал я,- они нас, как щенков... Меня поддержали другие пацаны:

– И так избивают ежедневно...

– От нас ничего не останется...

– Будет еще хуже....

Но Серега настаивал на своем:

– Да вы не понимаете, они ведь трусливые, как зайцы. Нам надо показать свою силу, и больше они к нам не подойдут. Вот увидите.

Все молчали. У каждого были синяки от побоев.

– Да вы что, книжек не читаете? Всегда умные слабые побеждали сильных глупцов. А .они идиоты. Только идиоты могут быть такими жестокими.

– Ну, пойми же ты, что нам с ними не справиться,- снова сказал я.

– Я и сам знаю, что не справиться. Мы объявим им террор. Будем действовать по особому плану. Он у меня есть.

Тут все с уважением посмотрели на Серегу. Слово "террор" нас буквально заворожило. Что-то в нем было особенное.

– Значит так, мы будем их брать по одному. Налет в темную, онуча на голове и работаем долго и терпеливо...

В словах Сереги прозвучали стальные, жестокие нотки. Таким я его еще не видел.

– Начнем с Витьки Орла. Он завтра в ночь дежурный. При фамилии Орла у всех вытянулись лица. Он был самый ^ильный, тренированный из десятиклассников, это он отличался особой жестокостью. Однажды пацана из восьмого класса, подозреваемого в воровстве, подвесили за ноги вниз головой на чердаке и вочью пытали часа четыре подряд. Витька Орел, низкорослый, кривоногий, лично проводил пытку. Парень не мог кричать, во рту у него был кляп. Несколько наших, спрятавшись в дальнем углу чердака, все видели. Пришли они в слезах, будто истязали их самих. Среди них был и Серега. Он только и повторял:

– Настоящий фашист, даже хуже...

Потом досталось и ему. Бабка Сереги (она была у него единственным родным человеком) прислала посылку. По существующим правилам половину посылки забирал Орел со своими дружками. Мы, конечно же, ничего не отдали, все съели сами. Орел и приказал выловить Серегу: кто-то нас заложил. Его тоже ночью затащили на чёрдак и избили. Серега, весь в кровавых ссадинах, лежал на кровати и стонал:

– Никогда, ничего им не достанется,