Шрифт:
Покуда сон меня крылами не обнял
И я уснул, — уснул, как не спалось мне сроду.
И видел я во сне: в бездонных высотах
Казалось, будто бы все небо всколыхнулось,
Разверзлося на миг — и в розовых лучах
Ко мне видение на облачке спускалось.
А в небе слышались еще аккорды лир
И гасли в воздухе, сюда не долетая,
И он безмолвствовал, воспетый в небе мир;
И он безмолвствовал, как будто умирая.
И все вокруг меня со святостью немой,
С каким-то трепетом чего-то ожидало,
И мне все чудилось, что музыкой одной
Все царство сфер свое теченье совершало.
Но ближе облачко прозрачное к земле,
Чуть колыхался, торжественно подходит.
И на темнеющей ночной туманной мгле
Узоры светлые причудливо выводит.
Ни звука в воздухе. Лишь только вдалеке
Туманно-белое является виденье,
И чу! Мне слышится в небесной вышине
За ним архангелов торжественное пенье.
Встаю, гляжу, и что ж? То матери моей
Умершей с год тому бесплотное явленье!
Гряди, гряди ко мне, подруга юных дней;
Гряди, о лучший друг, мне дать благословенье!
О! Если бы я мог, о если бы я смел
Тебя хоть раз обнять, как прежде то бывало!
Но нет, мой друг! Зачем? Теперь иной предел
Иную жизнь тебе блаженство даровало.
О тень, мне милая! А сколько было слез,
Когда я, горестный, с тобою расставался,
Когда я в божий храм твой гроб отверстый нес
И там в последний раз с тобой, мой друг, прощался!
Когда в могильный ров я бросил горсть земли.
Когда пропели вдруг: "Покойся со святыми!"
И в землю поклонясь, домой все побрели,
Толкуя кой о чем с домашними своими.
Но нет! Зачем, мой друг, слезами отравлять
Часы свидания желанного с тобою!
Ты вновь, ты вновь со мной! Чего ж еще желать?
Ведь ты останешься теперь всегда со мною.
Скажи мне, милая, когда на небесах
Одною жизнию с тобою жить я буду?
Когда я к господу, на ангельских крылах
Взлетев, все горести земные позабуду?
Мне грустно на земле! Мне тяжко на земле,
И часто я грущу и часто я здесь плачу!
Мое грядущее сокрылось в черной мгле,
А настоящее ловлю я наудачу!
Порой задумчиво смотрю на небеса,
Где звезды пущены десницею владыки,
Где солнце светится, где вечная краса,
Где слышны ангелов торжественные клики.
Смотрю и думаю: мне все здесь говорит,
Что, лишний гость земли, я должен здесь томиться,
Я должен видеть здесь, что все меня бежит,
Как даже самая судьба меня дичится.
Скажи, мой друг скажи: что ждет нас в небесах
На лоне божием, в садах роскошных рая,
И скоро ль к господу на ангельских крылах
Взлетит душа моя, о горе забывая?
Но гостья светлая таинственно молчит,
И ясный лик ее, на небо обращенный,
Лучами лунными казалось был налит,
А взор покоился на тверди полуденной.
Все та ж небесная улыбка на устах,
Все тот же светлый взгляд, все тот же, как и прежде,
Но слез уж не было в приветливых очах,
Укоров не было обманчивой надежде.
Прозрачный лик ее был к звездам устремлен
И их алмазными лучами озарялся. . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Последние заключительные строфы этого стихотворения, к сожалению, у меня затерялись. Михаил Михайлович все свои опыты сообщал молодому поэту Шидловскому, состоявшему и с Федором Михайловичем в постоянной переписке <…>
В июле месяце, после производства кондукторов Мусселиуса (служившего впоследствии в Омске и покровительствовавшего там по возможности Федору Михайловичу во время его ссылки) и Ритчера в первый офицерский чин, Михаилу Михайловичу и мне предоставлено было занять обе кондукторские вакансии при Ревельской Инженерной команде. Михаил Михайлович был годом старше меня (он родился в 1820 году). Я уже сказал, что он тогда занимал один обширную кондукторскую комнату в третьем этаже Ревельского Инженерного дома на Новой улице (Neugasse). Служебные занятия предоставляли ему довольно свободного времени, чтобы предаться поэзии, и все его стихотворения, написанные чисто и четко (красивым почерком, чрезвычайно сходным с почерком Федора Михайловича) на гладко и стройно обрезанных осьмушечках, лежали открыто на рабочем столе молодого поэта. Он тогда верил глубоко в свое поэтическое призвание и нередко повторял переведенные им стихи Гете:
Не знаю, чем бы я был, не имей я поэзии дара
Но с ужасом вспомню о том, что тысячи суть без него.
Не мерещилось ему тогда, что через 15 лет ему придется поместить над одним из окон своего магазина у Банковского моста в Петербурге другие стихи:
Сей магазин открыт писателем одним,
Который, видя, что его творенья плоски,
А слава лишь мечта и дым,
Пустился делать папироски.
<…> Часы, проведенные в июле, августе и сентябре месяцах 1837 года в обществе Михаила Михайловича Достоевского, останутся навсегда одним из приятнейших воспоминаний моей жизни. К сожалению, им суждено было скоро прекратиться. Михаил Михайлович был уже в июле месяце утвержден кондуктором <…>