Шрифт:
Автограф // ЦНБ АН УССР. — III.19086.
51. А. Н. Майков — А. И. Майковой
<С.-Петербург> 29 сентября 1864 г.
…Был на похоронах Григорьева [891] . На похоронах были только Достоевские, Страхов, Аверкиев, Долгомостьев, Крестовский [892] , Владимирова [893] и Васильев [894] ; из литературы больше никого. Схоронили около Мея [895] , где, конечно, и мне будет место, ибо мы все принадлежим к одному направлению и служим одному богу — Искусству. Теперь уж в литературе петербургской у меня нет друзей, т. е. душевно меня понимавших. Аполлон Григорьев все собирался разбирать мои стихи — да так и не успел; теперь уж никто не в состоянии написать мой литературный портрет. Ну да бог с ней, с литературой! Уж что-то не пишется; видно довольно [896] !…
891
См. описание похорон А. А. Григорьева, состоявшихся 28 сентября 1864 г., в кн.: Боборыкин П. Д. Воспоминания. — Т. I. — M.-Л., 1965. — С. 395.
892
Всеволод Владимирович Крестовский (1840-1895) — беллетрист и поэт. Некоторые его стихотворения нравились Достоевскому.
893
Елизавета Васильевна Владимирова (1840-1918) — актриса Александрийского театра.
894
Павел Васильевич Васильев 2-й (1832-1879) — актер Александрийского театра, выдающийся интерпретатор образов Островского.
895
Лев Александрович Мей (1822-1862) — поэт и драматург.
896
В другом, недатированном письме Майкова к жене встречаются следующие строки об А. А. Григорьеве:
"Я тебе во всяком письме писал, что Григорьев все еще в тюрьме; он был выпущен, но дня через четыре — умер. Ты знаешь, что сколь ни безобразно сложился этот человек, в нем были такие силы, утрата которых отзовется на всей литературе; и действительно, с ним кончилось целое направление нашей мысли, нашей критики, именно эстетической — и в связи со всеми жизненными явлениями. После Белинского — критика раздвоилась, как и Белинский, представляя два направления: 1) Белинский натуральный, как он был, и 2) Белинский, сбитый с толку политическими тенденциями. Последнее продолжалось Добролюбовым и окончательно теперь достигло своего апогея в "Русском слове", а первое, т. е. хорошая сторона Белинского, — в Григорьеве. Ты знаешь, что я очень его любил, и потеря его для меня очень прискорбна… Сходит наше поколение со сцены! Заменяется новым… и, право, сам ли глупеешь, что нового никак принять не можешь, или новое так ново, что зелено и молодо, что и хорошо, что не принимаешь? Во всяком случае, разлад в жизни невообразимый и что любить, во что верить? — вопросы, которыми заболевает сердце, не могущее не любить, не могущее не верить в то, что любит…" (там же).
Рукописная копия. ИРЛИ. — 17017. — С. IХб1.
52. А. П. Милюков — Г. И. Данилевскому
<С.-Петербург> 1 ноября <1864 г.>
…Много воды утекло с того времени, как мы виделись с вами. Вот и М. М. Достоевский отправился в Елисейские. Это был такой неожиданный удар для его семьи и приятелей! Болезнь его началась разливом желчи и при других обстоятельствах кончилась бы, конечно, благополучно. Но разные беспокойства, особенно со стороны цензуры, которая сильно тревожила его, дурно подействовали на ход болезни — отравленная желчь бросилась на мозг, и он, пролежав три дня в беспамятстве, умер [897] . "Эпоха", как вы знаете, продолжает издаваться его семейством, т. е. собственно Федор Михайлович издает ее под номинальной редакцией Порецкого (это один из старых знакомых и сотрудник по отделу внутренних известий [898] <…>).
897
См. примеч. к п. 50.
14 декабря 1864 г. И. Н. Шидловский (см. о нем в примеч. 5 к п. 3) писал Достоевскому:
"…Михаила-то Михайловича уже нет на свете! Слишком недавно нет его для того, чтобы вполне сознать его отсутствие. Я верил теплому его чувству ко мне; последнее его письмо поручилось мне в том. Искренняя память такого человека возвышает наше существование при всей бедности жизненного достоинства. Я все мечтал еще свидеться с вами обоими. И вдруг так разом и так рано не стало одного из вас. Кажется, большая часть сердца моего замерла. Слышал я от племянников моих и о вашей потере, еще более близкой. Редакция "Времени" по поводу печатания "Записок Мертвого дома" два раза извещала о вашем нездоровье. Все это не по-моему. Грустно и очень, право, грустно!
Покойник уведомил меня о ваших сборах написать ко мне, я радовался и ждал, но, верно, сладкий досуг словесного творчества не жалует урывок. Не ропщу на вас и не хотел задирать вас моими строками, отнимать хоть минуту у труда вашего, сладостного и дельного. Но теперь — другое дело. Отношусь к вам, как проситель покорный, униженный, но жалобно-горячий. У вас, верно, есть фотографические карточки ваши и Михаила Михайловича. Пришлите мне по одной похожей и, если можно, в виде самом простом. Продажных переснимков мне бы не хотелось. Ведь вы не можете не верить моей любви к вам обоим; отдайте ж мне мое, как Божие богови, как кесарево — кесареви. Пожалуйста! Дело невеликое и нетрудное! <…> Не откажите душе моей!
Не забыл я песнь заветную, Песню дружбы юных дней!.." (Авт. // ЛБ. — Ф. 93.II.9.143а).
Анонимный агент доносил в III Отделение 13 июля 1864 г.:
"На похоронах бывшего редактора журнала "Эпоха" М. Достоевского не произошло ничего особенного. На кладбище покойного сопровождали литераторы: Милюков, Полонский, Зотов, Майков и Миллер. Посторонних лиц было очень мало. Надгробной речи никто не говорил. — Достоевский похоронен в Павловске" (Авт. // ЦГАОР. — Ф. 109. — Оп. 1. — Ед. хр. 72).
898
Александр Устинович Порецкий (1819-1879) — публицист, сотрудник и официальный редактор "Эпохи".
Федор Михайлович был при больном постоянно; я также навещал по несколько раз в день; мы жили друг от друга домов через пять. Вот какой год выдался на семью: весной умерла жена Федора Михайловича, потом у Михаила Михайловича дочь, а летом и сам он. Вы спрашиваете: кто будет главным двигателем "Эпохи"? Конечно, Федор Михайлович с прежними сотрудниками. Впрочем, я не хорошо знаю теперь дела журнала и не участвую в нем: недавно там напечатана моя статьишка [899] , но она была отдана еще Михаилу Михайловичу. Меня, кажется, считают там недостаточно крепким почве [900] . Семейство покойного осталось на той же квартире, где жило и прежде, а потому и сношения — по прежнему адресу. Федор Михайлович живет на другой квартире, но редакция осталась по-прежнему, и он ходит туда всякий день. Записочку насчет неполучения вами журнала я отдал в редакцию, и обещали немедленно справиться…
899
Статья Милюкова "Вопрос о малороссийской литературе" в № 4 "Эпохи" (ц. р. 3 июня 1864 г.). В том же номере журнала были помещены заметки Милюкова "Листки из памятной книжки".
900
Милюков пародирует известное выражение "быть крепким земле", т. е. быть крепостным. Почва — символическое определение основного направления "Эпохи".
Автограф // ГПБ. — Ф. 236. — Ед. хр. 104.
53. Я. П. Полонский [901] — Н. Н. Страхову
9 декабря 1864 г.
И я благодарю вас, милый Николай Николаевич, за воспоминания об А. А. Григорьеве — и за помещение его писем [902] . Благодарю вас — во-первых, за то, что статья ваша как нельзя лучше напомнила мне мои первые, юношеские отношения к покойному Аполлону Александровичу — мою веру в его гениальные способности, — в его призвание быть критиком или замечательным мыслителем. Вы кончили тем, с чего я начал, но гораздо меня счастливее… никогда не кончите тем, чем я кончил…
901
Яков Петрович Полонский (1819-1898) — поэт, сотрудник "Эпохи".
902
В № 9 "Эпохи" (ц. р. 22 ноября 1864 г.) Достоевский поместил (со своим обширным "Примечанием") статью Страхова "Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве". Страхов ввел в свою статью адресованные ему Григорьевым письма, которые и цитируются ниже по этой публикации во "Времени".
Во-вторых, статья ваша, т. е. письма Григорьева, — вероятно заставит меня опять приняться за "Свежее преданье" и продолжать его [903] …
В-третьих, письма, вами напечатанные, утвердили меня в том мнении, какое в последнее время я составил себе об Аполлоне Григорьеве.
Если оно и несправедливо — то да не убоюсь я вам его высказать — моя несправедливость не оскорбит и не обидит мертвого, тогда как его несправедливость или ваша может еще обидеть меня как живого. Впрочем, на святой Руси принято за правило: обижай человека пока он жив — т. е. пока он это чувствует и понимает; а когда умрет, — тогда не смей! Тогда воздай ему все то, чего ты лишал его при жизни, — ибо мертвый этого не почувствует.
903
См. примеч. к п. 30.
Не менее вас я жалею о кончине вашего друга [904] , — он верил во многое, во что и я сохранил еще веру. — Он не принадлежал к числу тех, к которым я когда-то обратился со следующими стихами:
Остановись! Ужель намедни,
Безумец, не заметил ты,
Что потушил огонь последний
И смял последние цветы…
Григорьев был человек замечательный — был одарен несомненно громадными способностями, и если б ум его не был подвержен беспрестанным разного рода галлюцинациям, — он не остался бы непонятым и, быть может, был бы единственным критиком нашего времени…
904
Из статьи Страхова:
"Теперь, когда его нет с нами, когда вдруг мы почувствовали пустоту, оставленную по себе этим глубоким человеком, этим веянием, как он сам любил называть себя, на нас невольно нападает тяжелое раздумье <…> Теперь, когда его нет с нами, мы невольно отдаемся печальной отраде воспоминаний, невольно вдумываемся в урок, завещанный нам его совершившеюся жизнью".
Призраки беспрестанно мешали ему: истины он не видал, — он иногда только ее вдохновенно угадывал — он верил там, где надо мыслить, и мыслил там, где надо верить. Рутина была ему невыносима; он искал нового пути — быть может, даже не раз находил его, но ни сам не мог хорошо разглядеть его, ни другим указать…
Конечно, не он был виноват — виновата природа, или сущность его личности. Он был человек двуличный — двуличный не в пошлом смысле слова, но двуличный, как Янус, — глядел назад — глядел вперед — и это мешало ходить ему — спутывало иногда в мозгу его все эти в одно и то же время воспринятые и задние и передние впечатления.
Двойственнее человека трудно было найти. В одно и то же время он совмещал в себе и попа и скомороха, и Дон-Кихота и Гамлета…
Если б Григорьев родился в XVII столетии — он надел бы на себя вериги и босой, с посохом, ходил бы по городам и селам, вдохновенно проповедуя пост и молитву, и заходил бы в святые обители для того, чтоб бражничать и развратничать с толстобрюхими монахами — и, быть может, вместе с ними глумиться и над постом и над молитвою…
В наше время Григорьев упивался православными проповедями — уединенным мышлением Киреевского, Погодинскими письмами, и в то же время переводил Байрона… В 1856 году говорил мне в Москве, что целует конец кнута, и наизусть читал патриотические стихотворения Майкова; а в 1860 году клал на музыку и пел известное стихотворение: