Шрифт:
Голоса.Бей его!.. Ага, так… Вертится!.. Бей!..
Послушник.Что же это, а-а-а!.. (С плачем, взявшись за голову, убегает.)
Савва (отчаянно борется; показываясь на минуту, страшный). Пустите… Го-о-о! (Падает.)
Голоса.Так его! — Раз! — Ага! — Бей! — Готов! — Нет еще! — Готов. — Да чего смотришь? — Бей! — Готов…
Голос.Ворочается.
Голоса.Бей!
Ч еловек в чуйке.Петька, у тебя ножик! Ножиком его полосни! По горлу!
Петька (фальцетом). Нет, я его лучше — каблуком. Раз!
Кондратий (закрещивает). Господи Иисусе Христе! Господи Иисусе Христе…
Сзади отчаянные крики:«Выносят! Выносят!». В толпе избивающих движение; толпа редеет.
Голоса.Несут. — Да буде, готов! — Нет, я его еще разок. — На! — Как я его по морде! — Несут! — Братцы, несут! Несут!
Царь Ирод.Да будет вам! Обрадовались, зверье окаянное.
Голоса.Ей-Богу, несут! — Полежи тут, полежи. — Господи, не опоздать бы. — Да будет тебе! — А тебе-то жалко, — твоя голова, что ли? Разок один! Идем!
Разбегаются, открывая изуродованный труп Саввы.
Человек в чуйке.Эх, отволочь бы его, нехорошо тут при дороге. Грязно! Ребята! Слышь, ребята! Эх, народ!..
Уходит вслед за остальными, но уже навстречу валит толпа. Нестройный говор. Сперанский и Тюха осторожно подходят к трупу, становятся с обеих сторон на корточки и жадно рассматривают. Есть что-то звериное в их позах и вытянутых шеях.
Сперанский (таинственно, со зловещей убедительностью). Мертвый! Глаз нету!
Тюха (сквозь все морщинки его лица, превращая его в хаос, проступает неудержимый последний смех). Молчи! Молчи! (Зажимает рот рукою.)
Сперанский.А лицо спокойное, посмотрите, Антон Егорович. Оттого, что узнал правду!
Тюха (фыркает). Какая же у него… смешная… рожа! (Смеется.)Рожа!
Смеется. Смех прорывается сквозь пальцы, растет, становится неудержимым и переходит в визг. Вваливается толпа, закрывая собою труп, Сперанского и Тюху. На монастыре поднимается звон колоколов, как на Пасхе, и одновременно все поет тысячью голосов.
Толпа. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав. Христос…»
Липа (бросаясь в толпу, поет). Христос воскресе…
Толпа валит, заполняя все. Раскрытые рты, округлившиеся, расширенные глаза. Пронзительно кричат кликуши, порченые, бесноватые. Мгновенный крик: «задавили!». Замирающий откуда-то смех Тюхи. Победное пение растет, ширится, переходит в дикий рев, покрывая собою все остальное. Колокола.
Толпа (ревет). «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав. Христос воскресе…»
Занавес
Жизнь Человека
Некто в сером, именуемый Он, говорит о жизни Человека. Подобие большой, правильно четырехугольной, совершенно пустой комнаты, не имеющей ни двери, ни окон. Все в ней серое, дымчатое, одноцветное: серые стены, серый потолок, серый пол. Из невидимого источника льется ровный, слабый свет — и он так же сер, однообразен, одноцветен, призрачен и не дает ни теней, ни светлых бликов. Неслышно отделяется от стены прильнувший к ней Некто в сером. На Нем широкий, бесформенный серый балахон, смутно обрисовывающий контуры большою тела; на голове Его такое же серое покрывало, густою тенью кроющее верхнюю часть лица. Глаз Его не видно. То, что видимо: скулы, нос, крутой подбородок, — крупно и тяжело, точно высечено из серого камня. Губы Его твердо сжаты. Слегка подняв голову, Он начинает говорить твердым, холодным голосом, лишенным волнения и страсти, как наемный чтец, с суровым безразличием читающий Книгу Судеб.
— Смотрите и слушайте, пришедшие сюда для забавы и смеха. Вот пройдет перед вами вся жизнь Человека, с ее темным началом и темным концом. Доселе небывший, таинственно схороненный в безграничности времен, не мыслимый, не чувствуемый, не знаемый никем, — он таинственно нарушит затворы небытия и криком возвестит о начале своей короткой жизни. В ночи небытия вспыхнет светильник, зажженный неведомой рукою, — это жизнь Человека. Смотрите на пламень его — это жизнь Человека.
Родившись, он примет образ и имя человека и во всем станет подобен другим людям, уже живущим на земле. И их жестокая судьба станет его судьбою, и его жестокая судьба станет судьбою всех людей. Неудержимо влекомый временем, он непреложно пройдет все ступени человеческой жизни, от низу к верху, от верху к низу. Ограниченный зрением, он никогда не будет видеть следующей ступени, на которую уже поднимается нетвердая нога его; ограниченный знанием, он никогда не будет знать, что несет ему грядущий день, грядущий час — минута. И в слепом неведении своем, томимый предчувствиями, волнуемый надеждами и страхом, он покорно совершит круг железного предначертания.