Шрифт:
Словно удостоверившись, что вошедший именно тот, кого он ожидал, призрак повернулся к нему спиной и неторопливо поплыл вглубь квартиры, в которой уже определенно угадывалась родная, отцовская.
И самого призрака Владислав узнал, хотя никогда в жизни не видел его стоящим на ногах…
Комнаты сменяли одна другую нескончаемой анфиладой, заставляя лишь мимолетно удивляться их количеству.
Наконец молчаливое путешествие закончилось перед рабочим столом отца.
Призрак Сотникова-старшего впервые обернулся к сыну и мучительно скривил лицо: не то попытался улыбнуться, не то сказать что-то…
Владислав проснулся в поту, с колотящимся сердцем, и минут пять тупо глядел на погасший навеки обогреватель.
Плед валялся на полу. За окном занимался новый день…
2
– Ну, и что будем делать?
Александр и Геннадий сидели в Маркеловской кухне, ставшей уже чем-то вроде штабного бункера.
Майор меланхолически позвякивал ложечкой в стакане с давно и безнадежно остывшим чаем, архивариус – поглаживал раскинувшегося на его коленях в состоянии эйфористической прострации Маркиза.
Вопрос, оброненный Маркеловым, звучал более чем риторически. Обоим (и даже коту, наверное) было понятно, что вся их деятельность в направлении «проклятой рукописи» уткнулась в стену. Кирпичную. Железобетонную.
Автор непонятного пророческого романа Георгий Владимирович Сотников умер. Только что оба вернулись с кладбища, где, стараясь особенно не бросаться в глаза, вместе со всеми собравшимися проводили писателя в последний путь. Туда, откуда его уже невозможно будет вызывать в качестве свидетеля, туда, куда уже точно не зайдешь с задушевной беседой…
Ровно полчаса назад Маркелов в очередной раз повесил трубку телефона и сообщил Гене, что ни за что не будет звонить наследнику пророка еще раз.
– Я не изверг, Ген, чтобы мучить человека, только что потерявшего отца, – сообщил он нетерпеливо ожидающему результата другу и надолго замолчал.
Друзья предавались самоуничижению весь вечер. Наконец архивариус не выдержал:
– Так и будем сидеть?
– А что делать?
– Значит, ты уже расписался в бессилии и готов отказаться от расследования?
– Нет, не готов… Но пока Сотников-младший не отойдет от потрясения, трогать его бесполезно. Я, конечно, сомневаюсь, что он и после что-нибудь сообщит, но…
– Но ты же не просто с улицы, а из очень уважаемой службы.
– А чего предосудительного он совершил? Рукопись восьмидесятилетней давности, написанная отцом, – отнюдь не криминал. Что я ему скажу? Дескать, давайте-ка, гражданин Сотников, колитесь, чего там ваш покойный батюшка понаписал за сорок пять лет до вашего рождения?
– Не так, конечно…
– Да он попросту может ничего не знать о рукописи. Думаешь, отец долгими зимними вечерами по памяти пересказывал ему содержание, попутно объясняя все перипетии написания? Старик и сам мог позабыть о тексте, написанном им в семнадцатилетнем возрасте.
– Сомневаюсь…
– Ладно, – легко согласился Маркелов. – Не забыл он о романе. Но мог побояться вспоминать. Ты печати на папке не помнишь? Очень серьезные по тому времени печати были.
– Столько лет прошло. Вряд ли…
– Ничего подобного. Своими ушами слышал про одного старичка, лет пятьдесят боявшегося рассказать об обстоятельствах одного щекотливого по временам оным дела и отважившегося только, находясь при смерти…
– Все-таки отважившегося! – подскочил на месте Геннадий.
– А большинство, – охладил его пыл Александр, – так и не отважилось. Предпочло откинуться с фигой в кармане. Дескать, гадайте, дорогие потомки, стройте версии… Все равно до подлинных причин не докопаетесь. Жаль, что права не имею, а то провел бы тебя в спецхранилище и показал кое-какие материалы…
– Покажи.
– Ха, «покажи»!.. Я, вообще-то, и говорить о них права не имею.
Еще помолчали.
– И все-таки… – начал архивариус, но майор вдруг поднял от своего ледяного чая внезапно прояснившийся взор:
– А нам и ни к чему сидеть без дела, пока Сотников-младший не оправится. Я по своим каналам попытаюсь восстановить биографию нашего фигуранта…
– Кого?
– Ну Сотникова-старшего, конечно, – отмахнулся Маркелов от непонятливого друга. – Сердцем чую, что не все в порядке у него в этом плане…
– Почему?
– Время было такое… Сейчас в кого ни ткни из столпов соцреализма – то из дворян бывших, то из духовенства, на худой конец – из купечества. А писались в свое время все, заметь, пролетариями. Рабочими, стало быть, да крестьянами. Конечно, три четверти всех этих дворянств и купечеств – липа, веяние времени, так сказать, но ведь есть и настоящие. Естественно, органы подлинные жизнеописания этих деятелей на всякий случай восстанавливали и хранили… Как знать, может быть, подробности жизни Георгия Владимировича – особенно раннего ее периода – нам что-нибудь подскажут и о рукописи.