Старик свернул в тихую узенькую Петровскую улицу. Как безлюден был городок в этот день! Редкие прохожие шли в одиночку, молча, поближе к заборам. Не видно было детей, заперты были двери, зашторены окна, точно весь городок забыл, что уже день, пусть сырой, осенний, но все-таки день, что ночь прошла и пора вставать, идти на работу, что детям пора в школу.

Но ночь только начиналась.

На углу Петровской и Пролетарской Чернов встретил Кринкова. Аптекарь одет был парадно, выражение лица у него было бодрое, но шел он тоже — на всякий случай — прижимаясь к стенке. Он нес легко пальто, по-дачному перекинув его через руку, и был без шапки — очевидно, для торжественности. Редкие волосы были тщательно приглажены, сквозь них мертвенно просвечивала желтоватая кожа, капли сырости блестели на ней.

— Здравствуйте, Григорий Андреевич! — окликнул он Чернова. — И вы решили остаться. С праздничком вас, с законной властью.

Сутяга промолчал.

— Извините меня, Григорий Андреевич, но одеты вы что-то очень уж затрапезно, для такого денька могли бы и принарядиться, — продолжал Кринков, не замечая молчания Чернова, весь занятый собой. — Знаете, они ведь любят, когда люди одеты хорошо, это располагает… Ну, а что в городе?

— Покойники на площади свалены — вот что в городе, — ответил Чернов.

— Без покойников нельзя, — наставительно сказал Кринков. — Во всяком деле бывают свои покойники. Нам-то с вами ведь бояться нечего.

Кринков перекинул пальто на другую руку, взглянул на часы и заторопился.

— Ну, иду представиться новым властям. И за вас могу словечко замолвить.

И, не оглядываясь, сгорбясь, он пошел дальше своим путем.

Как ни мал был городок, как ни мало осталось в нем жителей, но никогда не пустовала немецкая тюрьма, и все росли безымянные могилы-траншеи за Рубцовым холмом.

А старика Чернова не трогали. Он жил в добровольном заключении, почти никуда не выходя из своего домика. Лишь иногда выбирался он на обнищавший грязный рынок с чашкой повидла и менял свой товар на хлеб, на муку, а то и на жмых.

Но однажды в полдень пришел полицай и сказал, чтобы старик собирался к коменданту.

«Значит, узнали, что я склад поджег, — спокойно подумал старик. — Теперь все…»

И он пошел за полицаем, уверенный, что не вернется домой. Но потом он заметил, что полицай не конвоирует его, а сопровождает: не подгоняет, приноравливается к его шагу и даже на «вы» обращается.

Они шли по пустынным, печальным улицам. Третьего дня выпал снег, подморозило. На фоне снега дома казались темнее, ниже. Все точно вросло в землю. Городок красотой никогда не отличался, но была в нем прежде какая-то уютность. Теперь весь уют отлетел, серое запустение сошло на Красноборск.

Немецкая комендатура помещалась в клубе кожзавода — туда и пришел старик Чернов со своим провожатым. Полицай ввел его прямо к коменданту, в бывший кабинет завклубом.

Комендант Оскар Дитлофф сидел в кресле за большим письменным столом. Ладно сшитый мундир на старческим сухощавом теле, белое, неморщинистое лицо, пенсне и внимательный, неторопливый взгляд делали его чем-то похожим на военного врача. За маленьким столиком справа от коменданта сидел Кринков. Сидел он на самом кончике стула — из почтительности.

— Господин Чернов, если не ошибаюсь? — металлически четко выговаривая слова, произнес комендант и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Меня несколько удивляет, почему вы до сих пор не явились в комендатуру. Нам все известно о вас.

Наступила пауза. «Сейчас схватят, в тюрьму отведут — тут уж никакого адвоката не будет», — подумал Чернов.

— Нам все известно о вас, — повторил комендант, — и мы умеем отделять, как это говорится? — обратился он к Кринкову.

— Овец от козлиц, господин комендант, — привстав, почтительно подсказал Кринков.

— Мы умеем отделять овец от козлиц, господин Чернов. Нам известен ваш достойный поступок с вашим блюдным сыном. Вы изгнали блюдного сына за его комсомольские взгляды.

— Я не гнал, сам он ушел, — молвил старик.

Кринков сделал старику страшные глаза и испуганно замотал головой: не возражай, мол.

— Не будьте излишне скромны, господин Чернов, — возразил комендант. — Ведь вы не в кабинете советского следователя, забудьте свой страх. Мы ценим вашу любовь к порядку и законности. Мы умеем карать преступников и миловать верных нам людей. Да, миловать! — торжественно подтвердил комендант, делая ударение на последнем слоге. — И вас мы хотим миловать. Нам нужны исполнительные люди. Я предлагаю вам принять участие в наведении порядка. Нам нужен порядок и порядок!

Комендант долго распространялся о необходимости порядка, а затем предложил Чернову стать полицаем. Тот покачал головой.

— Не могу никак. Стар я, чтобы этакое…

Кринков заегозил на стуле, зашипел на Чернова: «Не дерзите старшим!» Но комендант понял отказ старика по-своему.

— О, я понимаю вас. Ваш возраст велик. Но вам не потребуется мускулатуры, вы будете выполнять особые функции.

— Не могу, не тот мой возраст, — ответил старик, глядя в пол.

— Однако у вас плохой характер, господин Чернов! — уже иным тоном произнес комендант. — Хорошо, идите домой!