Аммар сглотнул слюну и, как во сне, отвел меч в сторону. Все еще не веря тому, что сейчас могло произойти, он медленно вдвинул саиф в ножны.

Нерегиль поднял бледное лицо и проводил острую сталь глазами, исполненными такой жажды и муки, что Аммару наконец-то стало страшно. Самийа прижал стиснутые в кулаки руки ко рту и глухо застонал, клонясь все ниже и ниже, пока волосы его не коснулись пола.

Аммара колотила нешуточная дрожь. Он оглянулся в поисках хоть какого-то человеческого лица и едва не отшатнулся, увидев в каких-то пяти шагах у себя за спиной Яхью, ибн Худайра и Тахира с Хасаном. Яхья, протянув вперед руку, осторожно двинулся к нему:

– О мой повелитель… Тебе лучше выйти отсюда, здесь теперь страшное место…

Аммар помотал головой, стряхивая последние клочья гневного морока. И сказал:

– Яхья, ты хотел, чтобы Тарик рассказал тебе, что сумеречники из племени нерегилей знают о сотворении мира и его Властях. Так вот тебе Тарик. Возьми его, запри где-нибудь и не выпускай из-под замка, пока он тебе не расскажет всего, что знает.

– Благодарю, о мой халиф, – в голосе Яхьи не слышалось радости.

Он смотрел на скрючившегося у ног Аммара самийа. На лице старого астронома читались горе, ужас и неподдельная жалость.

Аммару вдруг подумалось, что хорошо, что Тарик сидит, опустив голову, и ничего этого не видит.

Кравчего халиф отпустил и теперь наливал вино сам: высокое узкое горло кувшина наклонилось, но багряная струйка ударила мимо чашки. Пробормотав напутствие шайтану, Аммар удержал предательскую дрожь в руке – и чашка знаменитой шамахинской меди стала наполняться.

Сделав большой глоток, он помотал головой и проговорил:

– Я надеялся… Я так надеялся, что у меня с ним будет все… ну… – Тут Аммар снова замотал головой.

– …по-человечески, о мой халиф? – усмехнулся Яхья над краем своей чаши и пригубил вино.

– Да, – обреченно кивнул Аммар и посмотрел на свои руки – они опять дрожали.

Он убрал их в рукава халата.

– Тарик не человек, о мой повелитель, – вдруг неожиданно твердо проговорил старый астроном. – Все, что ты хотел в нем увидеть человеческого – дружбу, теплоту, ответную приязнь, готовность разделить веселье и беседу, – все это ты видел в зеркале собственной души.

– Я не верю, – замахал рукавами Аммар – наверное, он все-таки слишком много выпил этим вечером. – Что ж, по-твоему, он живет только ненавистью?

Яхья вздохнул, как вздыхал всегда, когда его ученик задавал сложные вопросы по книгам философов Ханатты:

– Вовсе нет, о мой халиф. Он может позволять себе чувства и даже страсти. Но ты должен понимать, о сын Амира: дети Сумерек ничего не забывают. Ничего и никогда. И именно поэтому никогда ничего не прощают. Ты ведь простил ему все, что произошло между вами в те три ночи поединка?

Аммар кивнул.

– А он – нет. Он не забыл и не простил ничего. И никогда не забудет и не простит тебе своего поражения, о мой халиф. Такова его природа, природа самийа. Он будет ненавидеть тебя – всю жизнь. Как ненавидит меня – как бы горько мне от этого ни было.

– Почему?..

– Почему горько или почему ненавидит, о мой повелитель?

Не в силах ответить, халиф лишь снова замотал головой.

– Я отвечу на оба твоих вопроса, о сын Амира, – задумчиво проговорил Яхья. – Я вез его тысячу фарсахов от туманных холмов его родины до земель аш-Шарийа. И он никогда не забудет мне ни унизительной продажи, ни цепей, ни… своего камня. Я выбросил его мириль в пропасть собственной рукой и до сих пор просыпаюсь ночами от кошмарных снов, в которых нам приходится оттаскивать самийа от того обрыва, спутывать и запихивать ему в рот кляп – в горах от крика может сойти лавина. Когда мы его скрутили, он посмотрел на меня – и я так испугался, о мой халиф, что замотал ему голову плащом. Но этот взгляд мне снится до сих пор.

– А горько?..

– Оттого, что я единственный в аш-Шарийа разбираю его родной язык и знаю о его привычках и пристрастиях, а также об обычаях его племени и их преданиях едва ли не столько, сколько знает он сам. По странной прихоти судьбы, я единственный человек в аш-Шарийа, который может его понять. И я же – единственный человек, которому он скорее свернет голову, чем допустит до беседы с собой.

– Теперь допустит, – мрачно проговорил Аммар и сделал лихой глоток из чашки. – И я хочу, чтобы ты записал все, что знаешь, Яхья. Это должно сохраниться для потомков.

– Да… – усмехнулся астроном каким-то своим мыслям. – Возможно, твоему сыну будет с ним легче поладить, о мой халиф…

– Моему сыну!.. – Аммар горько рассмеялся, плеская вином на полы халата. – Воистину, Яхья, прежде чем говорить о наследнике, тебе следует вопросить звезды о его матери!..

– Думаю, что скоро я так и поступлю, о мой халиф, – тихо ответил Яхья и отпил из чаши.

Конечно, Яхья ибн Саид не стал запирать нерегиля «где-нибудь». Он почтительно отвел Тарега в самые верхние комнаты Башни Факелов – до налета сумеречников на Куртубу они принадлежали Халафу ибн Бадису, придворному астрологу Умейядов.