— Гриша приехал из Англии.

Она побледнела, вспыхнула, потом наклонилась к батарее своего лампового аппарата, стала там возиться, и лица ее мне не было видно.

— Не поможете ли, — сказала она, — аппарат перестал действовать.

Я ничего не понимал в ламповом аппарате. В полутемной передней она мне сказала на прощанье очень робко:

— Вы, пожалуйста, передайте Григорию Григорьевичу поклон и попросите его непременно навестить меня.

Гриша, мой двоюродный брат, инженер. Во время революции он строил корабль в Англии. Теперь вернулся. Я не знал, что Анна Николаевна с ним знакома.

<На полях>Она же, она была такой женщиной, которой, например, невозможно объяснить, что такое накладная.

— Зачем вы, — сказал я, — приобрели такой сложный аппарат, можно бы детекторный.

— Мне сказали, — ответила она, — что на детекторном аппарате нельзя слышать заграницу.

— Гриша! — сказал я ему, — ты, оказывается, знаком…

Я передал ему поручение Анны Николаевны.

— Ты зайдешь? — спросил я.

Он поморщился.

— Некогда, но зайду как-нибудь.

— Может, во вторник вечером?

— Хорошо.

В среду я спросил Анну Ник.:

— Был?

— Нет, — сказала она грустно, — я двенадцать лет его жду.

И рассказала мне все. Я дал слово об этом никому не говорить. И не скажу. Только необходимо сказать об электрической волне. Эта женщина вообразила себе, что, имея радиоаппарат, можно нащупать волну, личную из Англии. Таких женщин мало осталось!

— Гриша, — настойчиво сказал я, — в другой раз прошу тебя, побывай непременно в следующий вторник, нельзя так относиться к женщине.

Он твердо сказал:

— Хорошо.

— Был? — спросил я у Анны Ник. в среду.

— Был, — сказала она очень грустно. — Пришел, разделся. Сели у столика.

— Ламповый? — спрашивает он.

— Я не поняла даже, о чем он. Поднимаю глаза, а он уже, смотрю, возится над аппаратом. Просит отвертку. Я принесла. Ворчит: «Неумеющим надо детекторные аппараты заводить, на катушке, а с ламповым надо уметь обращаться».

Потом спросил щипцы от сахара, стал щипцами. Потом нашел что-то неверным в антенне, вышел, залез на дерево. Словом, провозился весь вечер, потом передал мне телефонную трубку, сам взял другую. Шла моя любимая опера «Евгений Онегин». Но ему не опера нужна была, а слышимость. Он поминутно повертывал катушку, музыка то исчезала, то появлялась, К последнему акту он окончательно все устроил.

— Вполне хорошо! — сказал он, передавая мне вторую трубку, — слушайте, ну, а мне надо бежать.

И ушел.

5 Ноября.Болезнь продолжается. На дворе слегка подтаивает, но не бежит. По радио наши уже начинают хвалиться: «наше, наше…» и т. д. тысячи ребят готовятся к празднику, чтобы сказать что-нибудь «на тему». Но, может быть, так и должно быть, это называется «выступление масс» в «мирной» жизни. Настоящий народный праздник…

Анна Николаевна очень милая, она живет про себя, и когда с ней заговоришь, то, кажется, откуда-то издалека является. Но мне не нравится выражение лица ее, когда она слушает в телефонные трубки радиопередачи, и вообще мне не нравятся лица радиослушателей: люди как-то безвозвратно уходят и не в большое, а во что-то маленькое. Обратите на это внимание — музыку слушают вольную — лица у людей прекрасные, а по радио этого нет.

7 Ноября.Дождь, снег растаял. Холодная слякоть и сырость, да и что можно ждать в «октябре»?

Мало-мальски оправляюсь от болезни.

8 Ноября.И Горький, и Дынница в своих статьях без всякой натяжки свидетельствуют о моем пантеизме, посредством которого природа очеловечивается, и человек, перепутав границы своей личности, расширяется, как природа. Они говорят, что это нечто совсем новое в литературе, небывалое. И права Дынница, что ключ к этому надо искать в личности автора.