Несколько месяцев спустя ОГПУ сообщило наркому по военным и морским делам о попытке самоубийства на почве употребления наркотических веществ командира-комиссара 2-й стрелковой дивизии. Поведение комдива стало темой для обсуждения подчиненными, что самым непосредственным образом влияло на морально-политическое положение начсостава [1134] .

Регулярно пьянствовал и командующий Краснознаменной Кавказской армией К Авксентьевский, вследствие чего у него был серьезный конфликт с начальником политуправления Иппо [1135] .

Командарма пытались лечить (одновременно с учебой в немецкой академии — A. З.) в Германии, но это закончилось скандалом и досрочным откомандированием в Москву. Вскоре его отправили в бессрочный отпуск, а фактически уволили со службы [1136] .

Партийная часть начсостава Балтийского флота отказала командующему М. Викторову в доверии, отклонив в октябре 1930 г. его заявление о приеме в члены ВКП(б) [1137] .

Чекисты вынуждены были оперативными мерами прикрывать обстоятельства убийства командира 2-го кавалерийского корпуса Г. Котовского. Начальник Одесского отдела ОГПУ Л. Заковский сообщил Г. Ягоде, что политическим совещанием (в него входили комполит корпуса, начальник особого отдела и военный прокурор — A. З.) постановлено через прессу настаивать на политической подоплеке убийства [1138] .

Следствие по факту гибели Г. Котовского взял лично на себя Л. Заковский, развивавший версию о связи убийцы со спецслужбами Румынии.

Пьянствовал и, что значительно важнее, поддерживал троцкистскую оппозицию бывший командир конного корпуса Г. Гай. Будучи арестованным в 1935 г. за высказывание намерений убить И. Сталина, он показал, что вел антипартийные разговоры под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью [1139] .

Такого рода характеристику некоторых представителей командного состава можно было бы продолжать. В большинстве случаев политработники и особисты придерживались единых позиций и каждый по своей линии докладывал о фактах «коммунистического чванства» и о низком моральном уровне ряда партийных командиров-единоначальников.

Число конфликтных ситуаций между командирами-единоначальниками и политработниками множилось. На развитие конфликтов повлияла и директива ПУР РККК № 28015/с от июня 1928 г. «О проведении самокритики в РККА». Основной идеей директивы являлось нацелить организаторов кампании на поднятие боеспособности Красной армии и укрепление руководящей роли в ней ВКП(б) [1140] .

Указанная директива появилась на фоне событий, которые позднее обозначались как действия «военной оппозиции». Суть ситуации заключалась в том, что некоторые партийные организации, политорганы и военно-политическое учебное заведение (Академия им. Н. Толмачева), стремясь указать на развитие нездоровых явлений в РККА, таких как пьянство комсостава, очковтирательство, фельдфебельщина, рукоприкладство и т. д., перешли в принятых на собраниях резолюциях и решениях дозволенную грань и заявили о недостаточно твердом и четком руководстве Вооруженными силами со стороны РВС СССР и ПУРа (соответственно К. Ворошилова и А. Бубнова) [1141] .

Выступавшие на партийных собраниях связывали указанные отрицательные тенденции с упущениями в практике проведения единоначалия. Начальник Военно-политической академии Я. Берман еще 27 января 1927 г. обратился с письмом к начальнику ПУРа А. Бубнову, где отметил, что постановление о ликвидации комиссарского института как контрольно-политического органа ошибочно и приведет к снижению уровня партруководства в Красной армии [1142] .

Я. Берман напомнил достаточно типичное для середины 1920-х годов высказывание командовавшего тогда войсками Приволжского военного округа А. Седякина, что партийная организация мешает командиру [1143] .

Ответа на свое письмо начальник академии не получил. Поэтому он посчитал возможным выступить с достаточно резким докладом 15 марта 1928 г. Многие пассажи его речи так или иначе были связаны с взаимоотношениями командного и политического состава, недостатками в реализации принципа единоначалия и порожденными этими обстоятельствами нездоровыми явлениями в жизни войск. Аналогичные проблемы поднимались на 7-й Московской гарнизонно-губернской партконференции, на совещании гарнизонного партактива в Харькове и совещании секретарей парторганизации Ленинградского гарнизона. Пиком этой критической волны явилась резолюция, принятая по докладу начальника политического управления Белорусского военного округа М. Ланды. Однако руководство военного ведомства не придало значения такого рода явлениям, хотя в принятых резолюциях легко угадывалась критика в его адрес. Сопротивлялся лишь А. Бубнов, но действовал он вначале лишь запретительными методами.

Тогда в дело вмешался Особый отдел ОГПУ, расценивший происходившее как подрыв решений высших партийных инстанций, как неуправляемый процесс, способный привести к потере управляемости Красной армией. С другой стороны, чекисты не меньше политработников были заинтересованы в устранении негативных явлений в жизнедеятельности РККА, но являлись сторонниками «молчаливой» борьбы с ними, не доводя до публичности разночтения в подходах к решению задач между командирами и политработниками.

Надо сказать, что чекисты никогда не проходили мимо острых конфликтов между командирами и политработниками и своевременно докладывали об этих фактах руководству РВС СССР и НКВМ. Однако они не типизировали случаи отдельных склок и недоразумений. И вот в апреле 1928 г. фактически впервые ОГПУ направило в указанные инстанции (безусловно, только лишь конкретным ответственным лицам) информационную записку «О ненормальностях во взаимоотношениях политсостава в Украинском военном округе» на 8 листах [1144] .