— Нет, не надо, — сказала она, решительно хватая меня за руку. — Сделай мне чашку чаю и иди. Мне просто надо хорошенько поспать.

Должно быть, она увидела скептическое выражение моего лица.

— Давай лекарство, — сказала она. — Попробую его. Ложку в чай.

Сначала — главное, подумала я, найдя среди беспорядочно расставленного столового серебра подходящую плошку и наливая в нее патокообразный сироп от кашля.

— Открой ротик, птичка, — произнесла я с улыбкой. Это формула, которую миссис Мюллет использовала, чтобы заставить меня глотать эти противные тоники и масла, которые отец требовал, чтобы давали его дочерям. Уставившись мне в глаза (это мое воображение или ее взгляд чуть-чуть потеплел?), цыганка послушно открыла рот и позволила мне влить полную до краев ложку.

— Глотай, глотай, улетай, — сказала я, произнося заключительные слова стишка и обращая внимание на прелестную маленькую плиту. Ненавижу признаваться в собственном невежестве, но я понятия не имела, как ее зажечь. С тем же успехом можно было попросить меня разогреть паровой котел времен королевы Елизаветы.

— Не здесь, — сказала цыганка, заметив мое замешательство. — Снаружи. Разведи костер.

Спустившись по ступенькам, я остановилась, чтобы окинуть быстрым взглядом окрестности.

Кусты бузины, как я уже говорила, росли повсюду. Я потянула за пару веток, пытаясь оторвать их, но это была нелегкая задача.

Слишком полные жизни, подумала я, слишком упругие. Позанимавшись чем-то вроде перетягивания каната, только после энергичного прыгания на парочке нижних веток я сумела разжиться несколькими.

Через пять минут я набрала достаточно хвороста и веток, чтобы развести приличный костер посреди опушки.

Полная надежды, бормоча молитву девочек-скаутов («Гори, черт тебя дери!»), я зажгла одну из спичек, найденных в шкафчике в фургоне. Как только пламя коснулось хвороста, оно зашипело и погасло. То же самое и со второй спичкой.

Поскольку я не славлюсь терпением, я позволила себе слегка выругаться.

Если бы мы были дома в химической лаборатории, подумала я, я бы могла поступить как цивилизованная личность и воспользоваться бунзеновской горелкой, чтобы вскипятить воду для чая, вместо того чтобы ползать на коленях с охапкой дурацких зеленых веток.

Правда, перед тем, как я довольно неожиданно покинула организацию девочек-скаутов, я научилась разжигать походные костры, но поклялась, что никогда больше не окажусь в ситуации, когда надо добыть огонь с помощью спички и шнурка от туфли или двух сухих палок, которые надо тереть друг о друга.

Как упоминалось, у меня были все ингредиенты для пылающего костра — все, кроме одного.

Там, где есть керосиновые лампы, подумала я, поблизости должен быть керосин. Я опустила прикрепленную крючками боковую панель фургона, и там, к моей радости, был галлон с этой штукой. Я открыла крышку банки, плеснула чуть-чуть на ожидающие дрова, и не успели бы вы сказать «Баден-Пауэлл», как чайник весело кипел.

Я была горда собой. Правда.

«Флавия изобретательная, — думала я, — Флавия — разносторонняя умница».

И тому подобное.

Я забралась по крутым ступенькам фургона с чаем в руках, балансируя на носках, словно канатоходец.

Подала чашку цыганке и наблюдала, как она глотает дымящуюся жидкость.

— Ты шустрая, — заметила она.

Я скромно пожала плечами. Нет необходимости говорить ей о керосине.

— Ты нашла сухие щепки в ящике? — спросила она.

— Нет, — сказала я, — я…

Ее глаза расширились от ужаса, и она вытянула руку с чашкой.

— Только не кусты! Ты не трогала кусты бузины?

— Что ж, да, — честно сказала я. — Это было совсем не сложно, я…

Чашка выскользнула из ее рук, и обжигающий чай брызнул во всех направлениях. Она спрыгнула с кровати с поразительной прытью и забилась в угол.

— Хильда Мюир! — Она завела жуткий отчаянный плач, усиливавшийся и ослабевавший, словно воздушная сирена. — Хильда Мюир! — Она указывала на дверь. Я оглянулась, но там никого не было.

— Уходи от меня! Убирайся! Убирайся! — Ее рука дрожала, словно мертвый лист.

Я стояла ошеломленная. Что я сделала?

— О Боже! Хильда Мюир! Мы все мертвы! — застонала она. — Теперь мы все мертвы!

В юго-западном крыле располагается будуар Харриет, тихий заповедник, который сохраняется точно в таком виде, как в тот ужасный день десять лет назад, когда новость о ее трагической гибели достигла Букшоу. Несмотря на итальянское кружево на окнах, внутри комната представляет собой удивительно стерильное помещение, как в Британском музее, когда команда безмолвных, одетых в серое уборщиков приходит в ночи вымести все признаки жизни вроде паутины или пыли.