— Я, видимо, счастливая, — небрежно ответила я, — поскольку чувствую себя уютно в любом обществе, даже в менее светском, чем том, о каком вы упомянули.

Мой намек не достиг цели. Но у Элеоноры был сегодня боевой настрой, поэтому ей не требовались никакие дополнительные воспламеняющие средства.

— Мне кажется, твоя громкая тетка, тоже стоит во главе комитета. Не удивлюсь, если она в приятельницах с вульгарной Додд. Два сапога пара…Вот откуда твои грубые замашки.

— В таком случае благоразумно ли с вашей стороны находиться со мной в одной комнате?

— Ты еще смеешь язвить мне!

— Ну, что вы, я просто беспокоюсь за вас. Вдруг мои грубые замашки как-то повлияют на ваши строгие благовоспитанные принципы. Ведь говорят, с кем поведешься…

— Дерзкая! Тебя следует выдрать, как паршивку, тогда в твоем языке поубавиться яда.

— Вы не логичны, леди Элеонора, — вежливо ответила я. — Каких результатов можно ожидать от языка, когда страдает совсем другое место?!

Это заявление на мгновение выбило старуху из равновесия, чем тут же воспользовался Дамьян и добил ее окончательно.

— Мне припоминается, — лениво сказал он, обращаясь больше ко мне, чем к графу или его сестре — как старик однажды воспоминал о своих вылазках на такие вот сельские гуляния. Кажется, в молодости граф отнюдь не брезговал тамошним обществом и с явным удовольствием говорил о миленьких деревенских простушках…

— Какое бесстыдство!

— Почему же, это вполне естественное дело, не так ли, граф?

Дед уже хохотал во всю и совсем не обращал внимания на побелевшее лицо сестры. С достоинством, присущим только ей и, может быть, королеве, Элеонора окинула всех нас ледяным взором, пробравшим замогильным холодом до самых костей. И сев, грозно нахохлившись, в позу каменной горгульи, принялась наводить на нас (ну, по крайней мере, так ей казалось) своим гробовым молчанием жуткий страх.

То ли столь дорогие сердцу воспоминания о милых простушках, то ли в противоречие сестре, но граф вдруг засиял надраенным тазиком и гаркнул:

— Сто тысяч ослов! — он стукнул себя кулаком по лбу. — Что мы как унылые пескари в болоте!

В комнате воцарилась тишина, и даже Эллен перестала наигрывать на рояле, что делала безостановочно с самого прихода сюда.

— Ты к чему это, старик? — спросил Дамьян, усмехаясь.

— Про пескарей?

— Да, нет, про них то, как раз понятно. Про ослов…

— А-а-а, — глубокомысленно протянул дед. — Черти что на язык лезет!

— Ты уж поосторожней с тем, что лезет! А то вон, как твою родню перекосило, — и Дамьян театрально обвел всех присутствующих издевательским взглядом.

Столь вопиющее сравнение задело за живое сестру графа. Издав рык негодования, горгулья в кресле распрямилась, готовясь совершить контратакующее нападение на ненавистного ей жабеныша, посмевшего оскорбить самое святое — суть Китчестеров. Граф резко взмахнул рукой, осадив рвавшуюся в бой Элеонору. Той ничего не оставалось, как изобразить на лице глубочайшее презрение. Однако жест графа оказался не настолько красноречив, чтобы его могли понять такие тугодумы, как полковник Рэдлифф и Мэтью Уолтер. Для всех остальных было большой неожиданностью, когда оба жирафа вдруг одновременно возопили:

— Позвольте, позвольте, что это вы сейчас сказали? — побледнев, а затем вмиг покраснев, проголосил поэт, от сильного волнения заикаясь.

— Ослы? Где ослы?! — вскричал полковник. Владевший им только что глубокий сон, с перекатами храпа и заливистым свистом, оставил его бренное тело, хотя и ненадолго.

— Я настаиваю, мистер Клифер, — потребовал Уолтер, вновь бледнея и уже не так взыскательно глядя на смутьяна. — Объясните, что вы имели в виду, говоря, будто бы родню графа Китчестера перекосило вследствие того, что граф имел неосторожность воскликнуть «Сто тысяч ослов!». Уж не думаете ли вы, что я…то есть, мы…

— О-о-о! — восторгу полковника не было предела. — Сто тысяч ослов!!! И где же этот табун прячется, господа?!

— Боже милосердный… — трагично издала леди Элеонора.

— Заткнитесь все! — рявкнул граф, сквозь раскаты смеха. — Я хочу кое-что сообщить.

— Тебе мало того сумасшествия, что уже твориться в этой комнате?

— Ослы — это, конечно, не мулы…Мулов я уважаю больше, — вещал тем временем полковник Редлифф, попеременно заглядывая то под столик, то под диван и кресла. — Но и ослов ценю… Поверьте мне, ценю и люблю! Они исключительно рабо…рабо-то-способны…А если их откормить — у них вкуснейшее мясо! Клянусь честью ан…английского офицера!