Шрифт:
Избавиться от «экзаменатора», конечно, проще, когда ваши с ним взаимоотношения еще находятся на этапе внешней критики. Главное – вовремя понять, кто из твоего окружения взял на себя эту неблаговидную роль. А после максимально сократить контакт с ним.
Наша знакомая рассказывала о подобном случае. Некогда она никак не могла понять: отчего ее знакомую, такую веселую, остроумную девчонку за глаза все зовут Гюрзой? Тем более, что та не вызывала особых ассоциаций с упомянутой змеей, которая, если верить Большой Советской энциклопедии, и серпентологам кажется не слишком привлекательным и даже не эффектным животным: размер средний, окрас неброский, рацион невкусный, среда обитания некомфортная. Судите сами: «(Vipera lebetina), змея рода гадюк, дл. до 1,5 м, окраска серая, с темными пятнами вдоль хребта, распространена в Сев. Африке и Юго–Зап. Азии; в СССР – в Закавказье (кроме Абхазии) и на Ю. среднеазиатских республик, предпочитает каменистые, поросшие кустарником местности в горах, предгорьях и прилежащих равнинах, питается мелкими зверьками, птицами и ящерицами, укус Г. может быть смертельным для человека и животных».
Может, в национальности дело? Да нет, вроде эта Яна была вся из себя славянка – ну просто славянистее не представишь. И тип внешности у нее соответственный, абсолютно не восточный, не африканский и не закавказский (включая Абхазию): фарфоровое нежное личико с маленькими, но живыми глазами, волосы чудного «очень русого» цвета, с детским розоватым оттенком вдобавок, кругленькая фигурка – не песочные часы, но и не зимняя груша. Правда, иногда Яна смахивала на злую свинку. Но при чем тут, спрашивается, какие–то там среднеазиатские, а также североафриканские змеи рода гадюк? Значит, дело не во внешности, а в рационе. Наша знакомая лично не видела, чтобы Яна между лекциями закусывала ящерицами, птицами или мышами. Видимо, недоброжелатели намекают на укусы – те самые, которые смертельны не только для животных, но и для человека. Тут, естественно, инстинкт самосохранения взял свое, и наша приятельница начала приглядываться к Яне. И… ничего. Ну, дурачится, ну, прикалывается, ну, выпендривается. Так все заняты тем же! Кому же и подурачиться, поприкалываться, повыпендриваться, как не «девушке в осьмнадцать лет»? Или на пару годков постарше.
Но Янины комментарии, зачастую совершенно не юморные, иной раз так ударяли по болевым точкам, что в организме некоторое время ощущалась отнюдь не забавная симптоматика: спертость дыхания, зажатость диафрагмы, остановка деятельности пищеварительной системы и сердечной мышцы, холодный пот и горячее желание ответить ударом на удар. Нет, пока эти удивительные последствия общения с Яной обрушивались на других, кого они обе почитали личностями неприятными, несимпатичными и непригодными для общения. Во как отшила! Не просто выдала банальное «Отвали, козел!», а повела беседу и довела собеседника до разлития желчи. Народная студенческая забава «Форт–Байярд под крышей альма–матер», суперигра, победитель получает приз — новую фобию и парочку устойчивых комплексов!
Некоторое время эти милые девушки веселились, словно нимфы на лугу. Студенческие годы прошли в забавах, но взрослая жизнь настала и взяла свое: бывшие сокурсники выпорхнули из высшего учебного заведения и разлетелись кто куда. А нашей знакомой повезло: у нее появилась престижная и денежная работа. Выходит, обошла подружку на вираже: у Яны работа была стабильная – но то был единственный плюс бедной деньгами и перспективами конторы. И вот что удивительно: едва самооценка нашей приятельницы взмыла вверх – в ее «воздушном шаре» обнаружился прокол. И воздухоплавательный аппарат резко пошел вниз. А внизу стояла… Яна с колюще–режущими предметами в руках и улыбалась во всю ширь своей милой, задорной улыбкой. Хотя сейчас эта улыбка уже не казалась ни задорной, ни тем более милой. Говоря конкретно, Яна начала в адрес своей подруги… как бы это помягче охарактеризовать… высказываться. Сперва объект критики отмахивался: да будет тебе! Ведь у меня не просто все в порядке — у меня все в шоколадке. С чего бы такое беспокойство? Может, ты съела чего? Потом стало ясно: съела не съела, а переварить не может. Успехи подруги поперек горла встали.
Когда–то, на первом этапе своего «профессионального взлета» наша знакомая нередко делилась с Гюрзой самым сокровенным: планами, амбициями… Ну, немного привирала и прихвастывала. Да как тут от хвастовства удержишься, если поймала волну и несешься на гребне, вопя в приступе азарта? Яна от этих «суперпланов» увядала на глазах. Ее вопросы и комментарии дышали сарказмом и недоверием:
— Вот накоплю бабок и куплю себе роскошный чопер [41] , чтобы за город ездить!
— Ага, — шипела Гюрза, — Отдашь тысяч пять зеленых, пару раз прокатишься, потом у тебя его угонят прямо из–под задницы, и ты, наконец, кончишь выпендриваться.
— Да, не исключено… Ну, тогда просто съезжу в Европу, в сезон распродаж — сразу на несколько месяцев.
— Оставишь все сбережения в первом же магазине и вернешься через неделю. Незачем и ездить.
— М–да, — нашей приятельнице вдруг стало интересно, сколько еще обломов припасено у Яны для ее мечтаний, — А если навороченный ноутбук приобрести?
— Зачем тебе навороченный? Или решила из чайников в хакеры податься?
— Может, фигуру улучшить? Радикально? Клиническим путем? – Янину «экзаменуемую» охватил своего рода злобный азарт.
Ведь на предложение внешнего усовершенствования существует только одно подходящее возражение: ты, душенька, и так хороша. Ничего в тебе менять не треба. Придется Яне попыхтеть, чтобы придумать другой облом, непохожий на комплимент. Но добрая подруженька даже не притормозила:
— Ты же у нас трудоголик. При таком сидячем режиме ты всего за пару лет отрастишь себе и зад, и живот, и галифе типа диванных подушек — урезай не урезай… — и Яна – нет, Гюрза — как–то гадко ухмыльнулась и запела, – Все–о–о верне–о–отся–а–а!
И так далее, и в том же духе, не снижая темпа и не отвлекаясь на мелочи типа дружеских чувств.
Гюрза в качестве «экзаменатора» оказалась прямо–таки хрестоматийным вариантом: ни единого прокола. В смысле, ни единой не подстреленной мечты. Яна, как истинный охотник, сбивала их на взлете, десять из десяти. Этим, собственно, и отличается «экзаменатор» в кавычках от экзаменатора без кавычек. Последний может охладить или распалить ваши мечты, а первый их просто–напросто уничтожает – все поголовно. Да, при любых козырях можно заявить: могла бы, дескать, и покруче. Повыше прыгнуть, подальше дрыгнуть, погромче пискнуть, поярче «дюбютировать»… Ибо совершенство совершенно тем, что совершенно недостижимо. В определенный момент наша подруга обнаружила: время от времени, строя планы, слышит в ответ какой–то противный зудеж, в котором одновременно присутствует и злобное торжество, и радостное ожидание, и пакостное нетерпение – все по поводу неминуемого провала, который мечтательницу непременно окоротит и усмирит. При этом ее мечты гибли целыми стаями, даже без сопровождения Сен–Санса [42] . Она не успевала как следует продумать очередной шаг, как раздавалось короткое и категорическое, будто выстрел: «Зачем?» – и бедная идея начинала бороться за жизнь. Сами понимаете, без особых шансов на выживание. Стало ясно: мерзостный «охотник» окопался непосредственно в мозгу, хотя голосок его напоминает вполне реальное лицо – дорогую подруженьку, красу серпентария. И подружке – теперь уже бывшей – дали полную отставку. Едва Яна исчезла из жизни нашей знакомой, ослабли и «бормотунчики» в ее сознании. Она, можно сказать, отделалась легким испугом, избавившись от богатого внутреннего источника хронического стресса.
41
Для читателей, далеких от байкерства: чопер – категория мотоциклов, созданных не для крутых виражей и не для прямого въезда в мир устойчивой паранойи, а для путешествий на большое расстояние и для неспешных прогулок по городу. Удобное сиденье, магнитола, возможность ехать долго–долго – под любимую музыку с расслабленной спиной. Для теплого времени года – отличная вещь.
42
Под музыку этого композитора уже второе столетие изящно мрут лебеди разной степени упитанности. И даже те, кому совершенно не нравится «Умирающий лебедь» как таковой, не могут отказать этому зрелищу в некоторой трогательности.
Хорошо, если в характере есть неприятная (для некоторых пресмыкающихся) черта — готовность пренебречь приличиями, когда речь заходит о вещах куда более важных. Например, о неповрежденном, исправно функционирующем и украшающем жизнь самомнении. Вот оно вам еще пригодится, а друзья типа Яны–Гюрзы — вряд ли.
Для неконструктивной критики у вас наверняка еще близкие и дальние родственники имеются, коллеги, преподаватели. Всем отрежешь по куску своей неприкрытой, беззастенчивой самовлюбленности – и никаким друзьям уже не хватит.
Значит, нельзя в друзьях держать садистов–экзаменаторов. Тем более, что для людей, склонных сомневаться во всем – и в первую очередь в себе самих – высказывания доброхотов типа «гюрзы по имени Яна» есть неминуемая погибель посевов разумного, доброго, вечного на корню. Кастрация амбиций и оскопление устремлений. И вместо сладостных напевов однажды зазвучит в вашей голове скрипучий голосок, скептически оспаривающий любой эмоциональный порыв.
Вначале вы станете сопротивляться, трепыхаться, приводить контраргументы и вообще напоминать маленький передвижной склад боеприпасов, петард и фейерверков. Ваше поведение уже не будет адекватным: трудно выглядеть спокойным и здравомыслящим, когда поминутно взрываешься, все время раздражаешься, по непонятным причинам надуваешься — словом, меняешь настроение чаще, чем проктолог перчатки, но не с хорошего на отличное, а с плохого на отвратительное… Это все симптомы острого стресса. Потом наступает состояние хронического стресса: бурное реагирование сменяется апатией, замкнутостью, инертностью. Под влиянием хронического стресса «экзаменуемый» постепенно перестает куда–либо рваться. Ему все равно, что жизнь проходит мимо, не оставляя ни воспоминаний, ни даров. Он готов стать моллюском, овощем, амебой — лишь бы не слышать этот скрежет, это шипение, это брюзжание, это зудение.
«Экзаменаторы» обеих категорий – и внешний, и внутренний — сильно напоминают щедринского Иудушку Головлева: праздномыслие и срамословие, от которых у всякой живой души поневоле возникает ощущение, что она «спит и в сонном видении сам сатана предстал перед нею и разглагольствует». Сатана, который любит «мысленно вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь», при этом ничего не выгадывая от своей мстительности. Так же, как Иудушка, который «надоедал, томил, тиранил (преимущественно самых беззащитных людей, которые, так сказать, сами напрашивались на обиду), но и сам чаще всего терял от своей затейливости» [43] , та же Яна мало что приобрела, тираня беззащитную подругу.
43
М. Салтыков–Щедрин. Господа Головлевы.
Конечно, от комплексов и внутренних голосов человека спасает присутствие импульсивного радикала в психике. Благодаря этой составляющей ему категорически наплевать на чужое мнение. Но у некоторых, менее везучих жертв в мозгу звучит несмолкаемый монолог, полный нелестных высказываний и желчных изречений. Причем воображаемый голос «внутреннего экзаменатора» нередко имитирует тембр вполне реальной личности – той самой, которая некогда способствовала формированию комплекса. То есть тембр «внешнего экзаменатора». И как тут, спрашивается, не зациклиться на своих недостатках, когда круглые сутки слышится: ты мало получаешь, ты лысеешь, у тебя отсутствует обаяние, ты бездарность, ты недотепа – и многое в том же роде. Больной, подпавший под влияние проклятого брюзги, мнимого или настоящего, мечтает лишь о том, чтобы удовлетворить «экзаменатора», добиться его одобрения, похвалы, уважения и признания. Напрасный труд! «Экзаменатор» тем и отличается, что не даст своему страдальцу–подопечному приза ни за какие заслуги.
Единственный способ столковаться с «экзаменатором» — избавиться от него. С помощью специалиста или без – это уж как получится. И установить свой собственный, приватный, так сказать, контроль над самооценкой, насколько это возможно. Естественно, такие вещи происходят постепенно. Первый этап – избавление от «внешнего экзаменатора». Друг, сват, брат – неважно. Пусть катится ко всем чертям. В процессе посылания «главного оценщика» вдаль лучше всего плавно перейти ко второму этапу: к отчуждению от посторонних высказываний.
Ведь большинство людей почему–то считает вполне приемлемым, чтобы их самооценка контролировалась извне. Надо, мол, обрести достойную компанию, в которой тебя примут как родного и пригреют на груди. Вот тогда–то самоощущение взлетит прямиком в стратосферу, неумолчный ворчун, окопавшийся в черепной коробке, наконец заткнется и дальнейшая жизнь будет чрезвычайно хороша. И все – благодаря тонко чувствующему окружению, которое сможет оценить тебя по достоинству. Фигушки! Внешний контроль – залог не столько стабильности, сколько зависимости. Эпоха построения социализма наглядно доказала, что стабильность и зависимость – далеко не одно и то же. При отсутствии личного участия в контроле над самоощущением стабильной может оказаться только депрессия. Поэтому к критикам надо относиться без внимания. Что бы вам ни говорили насчет самосовершенствования, которому якобы служит критика. Самосовершенствование произрастает на другой почве. А критика… Сейчас мы расскажем, какая субстанция служит ей удобрением.
Зачем Яго подставил Дездемону?
Вот интересно, что было бы с «Ревизором», если бы Гоголь послушался критика Сенковского? Того, который в своем «разборе полетов» присоветовал ввести в пьесу «еще одно женское лицо»: «Оставаясь дней десять без дела в маленьком городишке, Хлестаков мог бы приволокнуться за какою–нибудь уездной барышней, приятельницею или неприятельницею дочери городничего, и возбудить в ней нежное чувство, которое разлило бы интерес на всю пьесу». Сенковский всерьез полагал, что произведению не хватает «забавных черт соперничества двух провинциальных барышень» и великодушно передал «эту мысль благоуважению автора, который без сомнения захочет усовершенствовать свою первую пиесу» [44] . К счастью, Гоголь не захотел. Он был раздражен и оглушен: кроме первых критических (а если быть откровенным, то кретинических) статей, писателя погребла лавина не менее идиотских устных отзывов. «Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня… Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины – и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия» [45] . А вскоре Гоголь впал в то самое состояние, которого, кажется, и добивается неконструктивная критика, долбя автору башку и самоутверждаясь на его костях посредством половецких плясок: «Чувствую, что теперь не доставит мне Москва спокойствия… Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники» [46] . И не стал больше слушать ничьих благоглупостей, переданных его «благоуважению», а уехал в чрезвычайно скверном расположении духа.
44
«Библиотека для чтения», т. 16, цензурой разрешено 30 апреля, 1836 г.
45
Из письма к М. Щепкину от 29 апреля 1836 г.
46
Из письма к М. Погодину от 10 мая 1836 г.