Я обрадовался этому поздравлению, но меня покоробило это "мы" и "германский флаг". Впрочем, я не так уж расстроился.

Впоследствии Геббельс регулярно приглашал меня на свои "киновечера".

Впервые я пошел к нему в 1934 году. С любопытством предвкушая свою встречу с обычно недоступными корифеями мира кино, держа в руке приглашение, отпечатанное на плотной пергаментной бумаге, я поднялся по ступенькам широкой лестницы. Геббельс устраивал эти празднества в своей берлинской служебной резиденции, в бывшем дворце принца Луиса-Фердинанда на Вильгельм-платц, нынешней площади Тельмана.

Облаченный во фрак, расправив тщедушные плечи, хозяин дома встречал гостей. Рядом с ним стояла его жена, дама вполне приличного вида.

С течением лет приемы у министра пропаганды все больше превращались в своеобразную "кинобиржу", где режиссеры и продюсеры оценивали и сбывали "товар". На этих легких и непринужденных кинобалах рушились все барьеры чопорности и ханжеской "добропорядочности", воздвигнутые нацистами для народа. Сюда приглашали не только автогонщиков, но и других спортсменов, например, Макса Шмелинга или Готтфрида фон Крама. После трудного спортивного сезона, полного предельного напряжения и самоотречения, они вдруг попадали в атмосферу очаровательной женственности и, естественно, испытывали чувство глубокой внутренней разрядки. Даже такие серьезные киноактеры, как Густав Грюндгенс, Эмиль Яннингс, Генрих Георге, Вернер Краус или Луис Тренкер, и те молодели душой, флиртовали и танцевали.

Своих привилегированных гостей, которым дозволялось порезвиться в этой "киновотчине", Геббельс отбирал из вполне определенных кругов, к которым не принадлежали ни промышленные магнаты, ни банкиры, ни политические деятели. Из года в год все больше людей жаждали попасть в число приглашенных.

Здесь никто никого не стеснялся. Никому не мешал одетый в раззолоченный позументами фрак эсэсовец, который разносил холодные закуски и наливал шампанское в бокалы.

За столом Геббельса сидели прекраснейшие из прекрасных женщин. В их обществе он чувствовал себя куда лучше, нежели рядом со своей серьезной супругой. Обычно она довольно скоро ретировалась.

Когда все уже были навеселе, бойкий "доктор" начинал обход столов, задерживаясь и около нас, автогонщиков. Нисколько не церемонясь, он публично демонстрировал симпатию, которую питал к своей очередной "даме сердца", преподносил ей подарки и оказывал всяческое внимание. По этим признакам даже непосвященному было легко определить степень интимности отношений хозяина с той или иной гостьей, а посему за ней, естественно, уже никто другой не решался ухаживать.

Он охотно фотографировался с предметами своей страсти, публиковал эти снимки в газетах, чтобы показать народу свою "привязанность" к деятелям киноискусства. Любопытная подробность: перед тем как делались эти снимки, лакеи убирали со столов бокалы с шампанским и ставили вместо них пивные кружки. Геббельсу хотелось создать впечатление, будто и у министра пропаганды все происходит "запросто" и "по-народному". Эта открытая показуха раздражала нас своей нелепостью и бессмысленностью.

Будучи покровителем немецкого кино, Геббельс великодушно разрешал киноактрисам являться к нему на предмет испрашивания той или иной роли. С этой целью он установил два приемных дня в неделю. Путь к карьере кинозвезды открывался только на этих аудиенциях за чашкой кофе. Я знал многих паломниц, посетивших эту "мекку", дабы поскорее прославиться на экране. Но, увы, им пришлось в полной мере изведать переменчивость желаний этого мецената, который нередко сменял благоволение на гнев. А для попавших в немилость путь к блеску и славе закрывался навсегда.

Приглашение в Дом летчиков на Принц-Альбрехтштрассе, где безраздельно хозяйничал "властелин воздуха" Герман Геринг, давало возможность внимательно приглядеться к зубрам германской экономики, угощаясь шампанским и черной икрой. Такого приглашения домогались многие. Геринг, "боевой пилот первой мировой войны", любил окружать себя старыми летчиками, которые и задавали здесь тон. Вечера эти происходили в малоприятном окружении эсэсовцев и сотрудников гестапо, только что созданном Герингом. В отличие от легкомысленно-эротической атмосферы празднеств кинодеятелей на "балах летчиков" господствовал казенный дух прусской военщины. Лишь после полуночи протокольная церемонность несколько ослабевала. Тогда уже не надо было задержать бокал точно на уровне третьей пуговицы мундира, а разрешалось поднести его естественным движением прямо к губам. В больших залах, в нишах и за стойкой бара настоящего веселья не было и в помине. Тонные буржуа и разодетые в мундиры высокопоставленные представители всех родов войск вели себя крайне сдержанно и явно не одобряли шумливого поведения иных нацистских бонз. Сюда являлись только "великие мира сего": банкиры Абс и Пфердменгес, представители концернов Стиннеса и Тиссена, генеральные директора фирм НСУ, "Мерседес" и "Ауто-унион" — фон Фалькенхайн, д-р Киссель, д-р Брунс и многие, многие другие.

Мой кузен, обер-лейтенант Бернд фон Браухич, адъютант Геринга, представил меня крупнейшим руководителям авиастроения профессорам Мессершмидту и Хейнкелго, которые в эту минуту беседовали на профессиональные темы с двумя представительницами "женской авиации", знаменитой Ханной Райтш и Элли Байнхорн, прославившейся полетом в Африку.

На другом приеме у Геринга началось мое перешедшее впоследствии в дружбу знакомство с генеральным директором заводов "Юнкерс" в городе Дессау д-ром Генрихом Коппенбергом, у которого мне довелось во время войны поработать несколько лет в качестве личного референта.

Всячески силясь подчеркнуть свой ранг первого маршала рейха и приковать к себе внимание своих четырехсот гостей, Геринг через определенные промежутки исчезал, переодевался и торжественно представал перед собравшимися в новом наряде. В течение вечера он переоблачался по шесть-семь раз, появляясь то в облике ландскнехта — в зеленых сафьяновых сапогах и белой шелковой рубахе, то в ярко-красном, усеянном орденами мундире какого-то фантастического фасона. Все знали, что он поручал шпикам выявлять гостей, не аплодировавших этому маскараду или позволявших себе неуважительные замечания на сей счет. Конечно, никому не хотелось так глупо навлечь на себя неприятность, и все в соответствии с желанием Геринга притворялись, что принимают его всерьез.