В три часа ночи в яслях для сирот происходило удивительное движение. Половина детей была разбужена милицейской сиреной. В связи с этим в окнах сновали люди в погонах и нянечки в белых халатах.

В кабинете Будёны состоялся решающий разговор.

– Собственно говоря, я не понимаю, что произошло? – пытался выяснить подполковник ближайшего отделения милиции. – В чем криминал?

Его подняли с постели, когда дежурный наряд не смог разобраться в нестандартной ситуации, возникшей в яслях № 32. Сержант Табаков что-то мямлил о незаконном вскармливании грудью, о младенце и порочной воспитательнице!.. Пришлось выезжать на место самому, руководствуясь принципом: дети – наше все!

– Так в чем криминал? – не понимал подполковник Ухов, сам отец четверых детей, которые, впрочем, почти совсем выросли.

– Как это вы не понимаете! – возмущалась Будёна Матвеевна. – Она – воспитательница! Она – не мать!

– Ну, покормила ребенка, – пожимал плечами Ухов. – Спасибо ей за это… Сиротка ведь…

– У нее нет молока! – вскочила со стула Чигирь и нависла над милиционером, пугая того мужицкими усами. – Это – чудовищно!!!

– Нет молока?.. А-а-а!..

– Теперь уразумели?!!

Подполковник тяжело вздохнул. Похоже, не уразумел.

– Вы член партии?

– С сорок третьего, – глаза в глаза сообщил Ухов.

– С таким стажем, блюститель закона, а никак не дойдет!.. Ну, нет, надо обращаться в горком!

– Да я все понял. – Ухов ощутил животом какое-то мерзкое влияние на его психику. Живот под пупком, а психика в голове. Совсем странно…

– Маленький мальчик!.. Чужая женская грудь!.. Младенца заставляют сосать!..

– Что я должен делать?

– Задержать!

– Ребенка?

– Да! – по инерции выпалила Будёна. – Тьфу на вас! Какого ребенка! Ласкину задержите!

– Это, которая кормила? – уточнил подполковник.

– Да не кормила она! Неужто непонятно?!! Развратные действия налицо!

– Я понял!..

Он не понял только, на чье лицо.

Забытый всеми Леонид лежал на подоконнике в пеленальной комнате и глядел, как уводят из яслей Вальку. Она шагала по небу, с опущенной головой, с развивающимися по вольному ветру волосам… Вдруг обернулась и посмотрела на окна второго этажа.

Он увидел ее глаза, засветился своими навстречу. Валька, повинуясь инстинкту, рванулась было обратно, но ее удержали за руки, почти грубо…

И тогда Леонид заплакал.

Его отнесли в палату, где уложили засыпать…

Прождав время, послушав пространство, в котором все успокоилось, он слез с кровати и пополз…

Ступенька за ступенькой преодолел лестницу, долго, уперевшись башкой, толкал дверь…

Он полз по небу, ориентируясь только на запах бензина, оставленный милицейской машиной. Чуть было не захлебнулся в огромной луже, ставшей для него первым морем. Глотнул досыта грязи, но выплыл.

Его нос, словно щенячий, чувствовал в огромной толще мирового воздуха еле уловимый запах Вальки. Он медленно, но верно двигался по этой ниточке аромата и к концу своего путешествия был не отличим от маленькой грязной собачонки.

Его обнаружили возле двери отделения милиции, которое находилось ровно напротив яслей для сирот. Приблизительно в ста пятидесяти метрах. Сначала действительно приняли за шавку, обозвали даже Каштанкой, покликали Му-Му, а потом признали за ребенка.

Подполковник Ухов мучался в размышлениях о странном ночном происшествии, когда к нему в кабинет внесли грязнущего ребенка, которому возрасту от силы было месяцев восемь, но который глядел на него взором полководца, прошедшего три войны. Офицер вдруг встал из-за стола и бухнул по нему кулаком мощно.

– Да пошло все на х…! – вскричал он. – Да пусть она хоть самого Буденного дочь!..

Мальчишке кое-как утерли носовым платком лицо и отнесли в камеру, где содержалась Валентина Ласкина.

– Твой? – поинтересовались.

– Мой, – тотчас зарыдала женщина.

Прижала найденыша к груди, здесь и ребеночек подвывать стал.

Милицейские мужики, хоть и правленные преступным миром, сердца сохранили себе нежными, а потому некоторые прослезились умиленно, а другие удержались, пролившись слезами вовнутрь.

Так в отдельно взятом отделении московской милиции на некоторое время воцарилась идиллия.

В этом добром околотке Леонид последний раз, в исступлении, сосал Валькину грудь. Как будто предчувствовал, что последний раз…

Ее определили в больницу имени Кащенко, подполковника Ухова наградили выговором, а мальчишку назначили в специальное детское учреждение.

Уложенный в кровать между дауном и олигофреном, вдыхая запах застоявшихся испражнений, Леонид заплакал вновь.

Леонид Павлович Северцев потерял свою вторую женщину. А для его возраста это было чересчур.