– Ты пришла одна? – спросил он вдруг неожиданно даже для самого себя.

– О, да, солнцеподобный. Но если прикажешь, я приведу сюда ещё и прекрасных хетток с музыкантами. Мы развлечем тебя, о, божественный, и ты забудешь обо всех своих печалях! Мы усладим твой слух пением, а плоть укротим бесконечными ласками…

Голосок Итмос журчал столь мелодично и умиротворяюще, что Аменхотеп – вновь неожиданно для самого себя – согласно кивнул и коротко выдохнул:

– Веди!..

Итмос проворно поднялась с колен и скрылась за белоснежной хлопковой занавесью.

Несколькими минутами позже до слуха маджаев, охранявших покои фараона, донеслись музыка, восторженный смех и исполненные невыразимым счастьем возгласы фараона…

Маджаи, как обычно, несли круглосуточную службу на постах, разбросанных по всему дворцу, в том числе и у дверей покоев фараона. Джер, их непосредственный начальник, ежеутренне совершал обход постов.

– Да здравствует божественный Аменхотеп! – бодро произнес он, приблизившись к покоям Солнечного Гора.

Нубийцы, словно только что, очнувшись ото сна, вяло отрапортовали:

– Да дарует бог Татенен долгие годы нашему фараону!..

– Да поглотят скорпионы ваши гнилые внутренности! Вы что, спали на посту?! – взъярился Джер.

– Нет, нет, господин Джер… Сами не можем понять, отчего вдруг накатила такая слабость, – покаялся, опустив глаза, один из маджаев. – Прежде ничего подобного с нами никогда не случалось…

Джер собрался уж было изречь одну из своих любимых присказок – «Чтоб тебя бросили в яму с гремучими змеями!» или «Чтоб твое нутро выжрали шакалы, а останки растащили скарабеи!» – как вдруг почувствовал исходивший из царских покоев странный сладковатый запах. Интуитивно почувствовав неладное и рывком распахнув двери покоев Аменхотепа, он застыл на пороге как вкопанный: из статуэтки карлика Бэса, прикрепленной к противоположной от входа стене, струилась едва заметная струйка желтоватого дымка.

Один из слуг и несколько юных хетток-танцовщиц лежали неподалеку от изображения Бэса без признаков жизни: лица их были неестественно бледны, руки цеплялись неподвижными пальцами за горло, словно перед кончиной они боролись с удушьем.

– Измена!!! – возопил Джер, бросаясь к белоснежному пологу фараонова ложа.

Зрелище за пологом оказалось не менее страшным: лежавший на полу в обнимку с опахалом мертвенно-бледный нубиец, две обнаженные бездыханные хеттки на ложе, а между ними – сам фараон. Аменхотеп был ещё жив: судорожно вцепившись в собственное горло, он издавал нечленораздельные хрипы.

– Ко мне, маджаи!!! – ещё громче возопил Джер.

Трое мускулистых стражников, мгновенно примчавшихся на его зов, подхватили, словно тростинку, тело солнцеподобного Аменхотепа и понесли его прочь из смертельно опасной комнаты.

– Несите его на женскую половину дворца! К царице Тее! – крикнул им вслед Джер.

От громоподобного голоса начальника стражи проснулись все обитатели дворца. Первым прибежал, прямо в помятом ночном хитоне, первый советник Мемес, за ним семенил казначей.

– Что за шум, Джер? Мне померещилось или и впрямь во дворце прозвучало слово «измена»?! – затараторил, едва справляясь с одышкой, Мемес.

– Не померещилось, – коротко буркнул в ответ Джер и тут же вновь прокричал во всю мощь своих легких: – Приведите немедленно Пента!

– Я здесь, – раздался рядом заспанно-встревоженный голос только что прибывшего дворцового врачевателя. – Что случилось, Джер? Наш солнцеподобный неожиданно занемог?..

– Если ты сию же минуту не поможешь нашему солнцеподобному, то занеможешь сам! – рявкнул Джер и, подхватив не до конца ещё проснувшегося лекаря под руку, бесцеремонно поволок его в сторону покоев царицы. Напоследок же, дабы избежать преждевременной паники, оглянулся и приказал всем зевакам немедленно удалиться от покоев фараона и сохранять спокойствие. – И, главное, держать язык за зубами! – устрашающе зыркнул он очами на прощание.

Пока врачеватель хлопотал и суетился, пытаясь вернуть фараона к жизни, Джер и чати Хану наведались в царственные покои. Они принялись внимательно изучать фигурку Бэса. Из ноздрей божка продолжал сочиться едва заметный сладковатый дымок, заставлявший даже их, сильных и закаленных в боях воинов, время от времени натужно откашливаться. Посовещавшись, они вызвали каменщиков, возводивших конюшню на заднем дворе дворца, и приказали им кирками взломать стену.

Тутмос, как главный наследник (а за закрытыми дверями царедворцы вовсю уже шептались, что в случае смерти фараона трон займет именно он) неотлучно находился при отце. Пент делал всё возможное…

Тея тоже ни на минуту не отходила от мужа, едва сдерживая рыдания, готовые вот-вот вырваться из ее груди. Тутмос, удрученный тяжелым состоянием отца и невыразимым отчаянием матери, вскоре не выдержал и покинул покои, предварительно мысленно сотворив молитву Исиде, дабы та вернула отцу его жизненную силу Ка.

Единственным, кто чувствовал себя в данный момент распрекрасно, был Эхнотеп. Разумеется, он выказал надлежащее случаю беспокойство относительно состояния отца, но тотчас вместе с Нефертити удалился в свои покои, мысленно рассуждая по дороге, что если отец всё-таки умрет, то расправиться с братом ему будет гораздо проще. И тогда он займет, наконец, вожделенный трон и объявит свою любимую Нефертити царицей.