— Все-таки можно, я думаю, совместить совмещение профессий с безопасностью движения. Перенести центр тяжести экскурсионного обслуживания на моменты остановок троллейбуса, а по ходу движения делать только необходимые короткие замечания.

— Хорошо, Николай Акимыч, хорошо. Подумаем. Наше маленькое разногласие нисколько не умаляет ценности вашего предложения. Обсудим. И обязательно пригласим вас. Если хотите, изложите ваше предложение в письменном виде, чтобы не только произошла беседа, но и остался документ.

Николая Акимыча расхолодили возражения зама. Вот уж он не думал, что возможны рассуждения про безопасность! Навяжут ему на шею экскурсовод ок…

Он махнул рукой:

— Чего там. Я вам рассказал — и достаточно.

— Как хотите. В любом случае я всегда буду подчеркивать, что предложение исходит от вас. Вы — инициатор.

Новый зам еще что-то говорил о том, как он рад познакомиться, какая опора — старые кадры, звал заходить в любое время. Николай Акимыч кивал и поспешно прощался.

И Анна Генриховна в приемной была полна участия:

— Ну как, Николай Акимыч, разрешился ваш вопрос?

Похоже, она симпатизировала новому заму, который берет на себя.

— Мой вопрос долгий. Сразу и сам бы не решил. И Николай Акимыч многозначительно указал на дверь кабинета начальника. Этим жестом он как бы польстил Анне Генриховне, признав, что более легкий вопрос зам взял бы на себя, но существуют такие вопросы, которые и высшее начальство разрешит не вдруг.

Но сделал он этот политичный жест машинально, потому что думал о другом. И вышел из управления, думая об этом другом, и пошел по Зодчего Росси, не замечая, против обыкновения, торжественного ритма колонн, делающего знаменитую улицу подобием парадного зала.

Он и раньше знал, что его предложение, идея, значит для него очень много. Но оказалось, идея эта еще важней для него самого, чем он предполагал. Если б он предложил построить ту колокольню, которую не построили при Растрелли, всем было бы понятно, как важно для человека такое предложение, как значителен успех в таком деле. Но троллейбусные экскурсии!.. И вот выяснилось, что это так же важно для Николая Акимыча, как возведение архитектурного памятника по его личной и такой ценной инициативе. Или почти так же важно. Нужно, очень нужно, чтобы что-то сделалось по твоему слову, по твоей идее. Внести вклад, изменить мир — даже такой как будто смешной малостью, как троллейбусные экскурсии. Надо смотреть реально: колокольню к Смольному собору не пристроят, не в силах Николая Акимыча пробить такое дело, а экскурсии — в силах. В жизни надо рубить дерево по себе — не только к женитьбе это относится… Хорошо Филлиппу: он сочиняет музыку; и какая его музыка ни есть, много или мало его знают и исполняют — он творит, этого не отнимет у него никто! Даже у Макара Хромаева никто не отнимет. А как быть остальным, которые не сочиняют ни музыки, ни стихов? Им тоже необходимо сделать что-то такое, что останется. Вот макеты, которые Николай Акимыч построил и еще построит, — они останутся. Могли бы и троллейбусные экскурсии. Чтобы какой-нибудь новый Пыляев — а книга Пыляева про старый Петербург у Николая Акимыча одна из любимейших! — написал: «В начале восьмидесятых годов завелись в Ленинграде экскурсии по городу также и на троллейбусах; завелись благодаря энергии и инициативе Н. А. Варламова, известного знатока города, который сам провел всю жизнь за рулем этой прекрасной чистой машины». Да, что-нибудь оставить… Но если нельзя самому и рассказывать про город, и вести по этому городу прекрасную чистую машину, лучше он отстранится совсем! Пусть по его инициативе разъезжают троллейбусы с экскурсантами, но быть на них молчаливым извозчиком он не может. Не унизится. Пусть разъезжают, а он останется на своем маршруте… Еще обидно было то, что немногие его поймут. Тот же Филипп — поймет? Выслушает пренебрежительно: «Что за переживания на пустом месте? Мне бы твои заботы». Если не скажет вслух, то подумает. А в том-то и дело, что не на пустом! И ничуть не меньшие переживания, чем по поводу исполнения новой симфонии. Симфонию Филиппа и сыграют-то, скорей всего, один-два раза, а троллейбусы с экскурсантами будут разъезжать годами, и в следующем тысячелетии будут разъезжать! И все-таки Николай Акимыч относится к симфониям сына без высокомерия — но требует, чтобы и тот относился без высокомерия к идеям отца. Да, требует!

Разгорячившись, Николай Акимыч не заметил, что уже прошел насквозь Екатерининский садик и шагает по Невскому. Притом шагает не в ту сторону: надо было бы дойти до Литейного и на своем маршруте доехать до парка. Вполне возможно, подъехал бы Коля Винокур на их общем Николай Николаиче — посидеть бы тогда непривычно пассажиром в кабине, придирчиво прислушаться к перещелкам контроллера, к высокому гудению электромоторов, чем-то напоминающему звук самолетных турбин на форсаже… Ну если бы подъехал и не Коля, все равно кто-то из своих ребят. А Николай Акимыч свернул к Садовой и уже спускался в переход. Но почему-то поворачивать назад не захотелось, и Николай Акимыч решил доехать до «Электросилы» на метро. Вообще-то он очень редко ездит на метро: скучный способ передвижения, ничего не видно из окон — едешь ты хоть под Зимним дворцом, пересекаешь Неву в самом прекрасном месте, а никакой разницы, что катишь где-нибудь под Гражданкой. То ли дело наземный транспорт, ну и в особенности троллейбус, конечно: сколько раз в день ни обернешься по маршруту, никогда не надоест!

Время еще было, и раз уж Николай Акимыч спустился в переход, он решил поесть в пирожковой на Садовой. А потом уж сесть в метро.

Повернув к пирожковой и приняв таким образом решение, Николай Акимыч снова задумался о разговоре в управлении. Почему новый зам с такой горячностью его поддержал? Сразу, не раздумывая! Начальству обычно свойственны колебания, оно старается подольше изучать вопрос — благо изучать можно и углубленно, и всесторонне, и конкретно, — не связывая себя обещаниями. И вдруг такая реакция. Можно думать, тут сыграло и исконное чувство соперничества к более удачливому собрату — автобусу, свойственное многим патриотам электротяги. Понятно и то, что новый зам хочет показать себя, взявшись за дело совершенно новое, — на рутинной работе показать себя гораздо сложнее…

Николай Акимыч дошел до пирожковой, так и не поняв до конца намерений моложавого Пантелеймона Ивановича. Если вообще возможно понять до конца чужие намерения.

В пирожковой оказалась довольно большая очередь. Николай Акимыч хотел было примкнуть к ней, как вдруг услышал:

— Дядя Коля… Николай Акимыч!

«Дядя Коля» прозвучало неуверенно, а «Николай Акимыч» — громко и четко, так что в первый момент Николай Акимыч подумал, что его окликают двое. Но в самой голове очереди стоял один знакомый — Макар Хромаев. Стоял и махал рукой. Николай Акимыч совсем уж не ожидал встретить здесь знакомого, потому, входя, посмотрел мимо очереди, а то бы, конечно, сразу заметил Макара — при его-то росте, при его-то шевелюре, а главное — при его-то самомнении, которое просачивалось неуловимым образом даже когда он стоял молча. Но все-таки окликнул его Макар сначала «дядей Колей» — никогда так не обращается в парке, а тут окликнул.

— Тоже на смену, да? А я тут живу недалеко. На Ракова.

Николай Акимыч хотел было тут же сообщить, что раньше эта улица называлась Большой Итальянской. То есть сначала просто Итальянской, но когда еще появилась Малая Итальянская, эта, естественно, стала Большой. А дальше бы рассказать, что Итальянская улица называлась в честь дворца, за которым простирался громадный сад — тоже Итальянский… Но почему-то Николай Акимыч сдержался. Может быть, опасался, что Макару это покажется не очень интересным и тот свое равнодушие к исчезнувшим названиям и исчезнувшим садам выкажет очень уж явно?