Потом Евгений показал еще одну позу, и еще. Он вошел во вкус и уже не делал пауз между переходами. Одна фигура сменяла другую. В тесной комнате ему становилось жарко, но он не замечал ни духоты, ни усталости, он видел только горящие глаза Арсения. В конце Арсений пришел в такой восторг, что отложил клюку и тихо зааплодировал, тонкими губами беззвучно сотрясая воздух коротким: «Браво!». Это еще больше подхлестнуло Евгения, он с ходу выполнил самое сложное свое упражнение, где-то в груди у него болезненно хрустнуло, а перед глазами неожиданно вспыхнуло ярко, затем стремительный белый свет, не успев ослепить, обратился темнотой, и Евгений потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит в собственной кровати, заботливо укрытый одеялом. Возле кровати стоял табурет с подносом, на котором дымилась чашка с горячим чаем, стоял небольшой чайничек, блюдце с вареньем и несколько кусочков хлеба. Тело сладостно ныло от каких-то мазей, которыми его растерли — их запах щекотал ноздри.

Возле окна сидели Арсений с хозяином, пили кофе и вполголоса разговаривали о политике. Они обсуждали Президента, и его новый закон, который запрещал свободные митинги и выступления на площадях без согласования с властями. Арсений возмущался и говорил о том, что подобные запреты, в конце концов, приведут страну к тоталитарному господству. Рудэн с ним соглашался. Еще обсуждали заявление Президента о полной поддержке какой-то восточной страны, где идет кровопролитная гражданская война. Со слов Арсения выходило, что Президент поддерживает тирана и душегуба, развязавшего войну с целью захвата власти, а первый заместитель, наоборот, выступает против подобной поддержки, потому что мудро видит последствия. Рудэн горячо поддерживал и Арсения и первого заместителя.

— Я там был, — говорил Арсений, — я общался с лидерами оппозиции. Бедные, затравленные люди! Они почти потеряли веру в себя и в будущее. Но еще держатся! Каждый из них знает, что в любой момент может подвергнуться аресту, а там у них после ареста разговор недолгий — либо сразу расстрел, либо быстрый публичный суд, где за подсудимого все скажет прокурор, а потом опять же расстрел. Я пообещал им, что как только мы решим проблему с Президентом, то сразу же займемся и их проблемой. Они, кстати, обещали помочь.

Еще обсуждали первого заместителя, и тут выходило, что лучшего правителя для родной страны и представить было сложно. Умный, начитанный, мудрый, дальнозоркий, любит искусство и продвигает культуру в массы, борется с безграмотностью, ценит в людях человеческие качества и так далее и тому подобное.

— Вот когда придет он к власти, тогда мы с ним поработаем на славу! — говорил Арсений мечтательно и поглядывал в окно, на снежинки в темноте.

Евгений первое время внимательно слушал, а потом ему стало неинтересно. Он не увлекался ни политикой, ни политиками. Ему были неинтересны запреты митингов и выступлений, а также поддержка каких-то там тиранов в каких-то там восточных странах. Политическая жизнь, как правило, текла мимо него, никак не касаясь. Разве что кризис в свое время крепко ударил по финансам, но не стоит забывать также, что именно из-за кризиса Евгений оказался на работе манекеном и приобщился к великому искусству. Так что есть тут и свои плюсы.

Арсений заприметил, что Евгений проснулся, заулыбался и пододвинул табурет, на котором сидел, поближе к кровати.

— Что же ты так неосторожно, — обратился он, склоняясь ближе.

— Но ты видел фигуру? Видел позу? — горячо спросил Евгений, хотя вместе со словами из груди поднялась слабая ноющая боль.

— Это было великолепно! Верх искусства! У тебя ослепительно чистая душа! Тебе есть, что показать людям! — Арсений склонился ближе, — но здоровье беречь тоже надо. Вот я приехал к тебе по делу, так сказать, чтобы продолжить наше с тобой совместное сотрудничество, а ты падаешь, будто от голода. Нехорошо, нехорошо.

— Так я, это…

— Вижу, — кивнул Арсений, — работаешь на износ, совершенствуешься. Но ведь и о себе думать надо. Кому ты будешь нужен, если свалишься с каким-нибудь воспалением легких? Никому. Поэтому мой совет — хорошо питайся, крепко и долго спи…

— Но как же тогда…

— Тебя же никто никуда не торопит, Женя, ну! — сказал Арсений ласково, словно любящий отец захворавшему ненароком сыну, — отдыхай, не гони.

— А то помрешь, — добавил от окна Рудэн, — а нам мертвые манекены ни к чему.

— От живых толк, а не от мертвых, — заключил Арсений, — раньше в обморок падал? Евгений покачал головой.

— Значит так, — Арсений сцепил тонкие пальцы в замок, — ты мне здоровым нужен, понимаешь? Я для тебя новую должность присмотрел, за этим и приехал, собственно. Будешь стоять в центральном зале Дома Правления. Очень ответственная фигура. Революционер называется. Бывал когда-нибудь в Доме Правления? Нет? Ну, не то, чтобы очень много потерял.

— А почему именно там? — спросил Евгений. Ему было уютно в булочной, да и комнату терять не хотелось.

— Потому что это на ступеньку выше, Женя. — ответил Арсений, — пойми, искусство манекена в его общедоступности. Кому он будет нужен, если будет стоять в пыльном чулане перед зеркалом? Самому себе показывать трагическую душу? И к чему она? Искусство нужно направлять в массы.

— Но ведь никто не знает, что это искусство. Для людей манекен — это работа, не из приятных, вынужденная.

— И ведь ты тоже так думал.

— Да, тоже.

— И уже не думаешь. Потому что ты многое понял. И теперь твоя задача — точно также просветить остальных. Душа, Женя, душа в человеке важнее всего, помни об этом.