Я перескочил через плетень — и пошел по тому направлению, откуда, сколько я мог судить, принесся голос.

Под ногами я почувствовал мягкую, рыхлую землю; длинные полосы гряд пропадали в тумане. Я находился в огороде. Но ничего не шевелилось ни вокруг меня, ни впереди. Всё как бы замерло в онемении сна. Я сделал еще несколько шагов.

— Кто тут? — закричал я не хуже Теглева.

Прррр! — вспугнутый перепел выскочил из-под самых ног моих и полетел прочь, прямо, как пуля. Я невольно пошатнулся… Что за глупость!

Я глянул назад. Теглев виднелся на том же самом месте, где я его оставил. Я приблизился к нему.

— Напрасно вы будете звать, — промолвил он. — Этот голос дошел до нас… до меня… издалека.

Он провел рукой по лицу — и тихими шагами направился через улицу домой. Но я не хотел так скоро сдаться и вернулся в огород. Что действительно кто-то три раза кликнул «Илюшу» — в этом я никак сомневаться не мог; что в этом зове было что-то жалобное и таинственное — в этом я тоже должен был самому себе признаться… Но кто знает, быть может, всё это только казалось непонятным, а на деле объяснялось так же просто, как и тот стук, который взволновал Теглева?

Я отправился вдоль плетня, от времени до времени останавливаясь и посматривая кругом. Подле самого плетня, в недальнем расстоянии от нашей избы, росла старая кудрявая ветла; большим черным пятном выдавалась она среди общей белизны тумана, той тусклой белизны, которая хуже темноты слепит и притупляет взор. Вдруг мне почудилось, будто что-то, довольно крупное, живое, ворохнулось на земле возле той ветлы. С восклицанием: «Стой! Кто это?» — бросился я вперед. Послышались легкие, словно заячьи шаги; мимо меня быстро шмыгнула скорченная фигура, мужская ли, женская ли — я разобрать не мог… Я хотел схватить ее, но не успел, споткнулся, упал и обжег лицо о крапиву. Приподнимаясь и опираясь на землю, я почувствовал что-то жесткое под рукою: то был резной медный гребешок на шнурке, вроде тех, которые наши крестьяне носят на поясе.

Дальнейшие мои разыскания остались тщетными — и я с гребешком в руке и с остреканными щеками вернулся в избу.

Я застал Теглева сидящим на лавке. Перед ним на столе горела свечка — и он что-то записывал в небольшой альбомчик, который постоянно носил с собою. Увидав меня, он проворно сунул альбомчик в карман и принялся набивать трубку.

— Вот, батюшка, — начал я, — какой трофей я из моего похода принес! — Я показал ему гребешок и рассказал, что со мной случилось около ветлы. — Я, должно быть, вора вспугнул, — прибавил я. — Вы слышали, вчера у нашего соседа украли лошадь?

Теглев холодно улыбнулся и закурил трубку. Я уселся возле него.

— И вы всё по-прежнему уверены, Илья Степаныч, — промолвил я, — что голос, который мы слышали, прилетел из тех неведомых стран…

Он остановил меня повелительным движением руки.

— Ридель, — начал он, — мне не до шуток, и потому прошу вас также не шутить.

Теглеву действительно было не до шуток. Лицо его изменилось. Оно казалось бледнее, выразительнее — и длиннее. Его странные, «разные» глаза тихо блуждали.

— Не думал я, — заговорил он снова, — что я когда-нибудь сообщу другому… другому человеку то, что вы сейчас услышите и что должно было умереть… да, умереть в груди моей; но, видно, так нужно — да и выбору мне нет. Судьба! Слушайте.

И он сообщил мне целую историю.

Я уже сказал вам, господа, что повествователь он был плохой; но не одним неумением передавать случившиеся с ним самим события поразил он меня в ту ночь; самый звук его голоса, его взгляды, движения, которые он производил пальцами, руками — всё в нем, одним словом, казалось неестественным, ненужным, фальшью наконец. Я был еще очень молод и неопытен тогда — и не знал, что привычка риторически выражаться, ложность интонаций и манер до того может въесться в человека, что он уже никак не в состоянии отделаться от нее: это своего рода проклятие. В последствии времени мне случилось встретиться с одной дамой, которая таким напыщенным языком, с такими театральными жестами, с таким мелодраматическим трясением головы и закатыванием глаз рассказывала мне о впечатлении, произведенном на нее смертью ее сына — об ее «неизмеримом» горе, об ее страхе за собственный рассудок, что я подумал про себя: «Как эта барыня врет и ломается! Она своего сына вовсе не любила!» А неделю спустя я узнал, что бедная женщина действительно с ума сошла. С тех пор я стал гораздо осторожнее в своих суждениях и гораздо меньше доверял собственным впечатлениям.

История, которую рассказал мне Теглев, была вкратце следующая. У него в Петербурге, кроме сановного дяди, жила тетка, женщина не сановная, но с состоянием. Будучи бездетной, она взяла к себе в приемыши девочку, сиротку, из мещанского сословия, дала ей приличное воспитание и обращалась с ней как с дочерью. Звали ее Машей. Теглев виделся с нею чуть не каждый день. Кончилось тем, что они оба друг в друга влюбились, и Маша отдалась ему. Это вышло наружу. Тетка Теглева страшно рассердилась, с позором прогнала несчастную девушку из своего дома и переехала в Москву, где взяла барышню из благородных к себе в воспитанницы и наследницы. Вернувшись к прежним родственникам, людям бедным и пьяным, Маша терпела участь горькую. Теглев обещался жениться на ней — и не исполнил своего обещания. В последнее свое свидание с нею он принужден был высказаться: она хотела узнать правду — и добилась ее. «Ну, — промолвила она, — коли мне не быть твоей женою, так я знаю, что мне остается сделать». С этого последнего свиданья прошло недели две с лишком.

— Я ни на минуту не обманывался насчет значения ее последних слов, — прибавил Теглев, — я уверен, что она покончила с жизнью, и… и что это был ееголос, что это оназвала меня туда… за собою… Я узналее голос… Что ж, один конец!

— Но отчего же вы не женились на ней, Илья Степаныч? — спросил я. — Вы её разлюбили?

— Нет; я до сих пор люблю ее страстно!

Тут я, господа, уставился на Теглева. Вспомнился мне другой мой знакомый, человек очень смышленый, который, обладая весьма некрасивой, неумной и небогатой женой и будучи очень несчастлив в супружестве, на сделанный ему при мне вопрос: почему же он женился? вероятно, по любви? — отвечал: «Вовсе не по любви! А так!» А тут Теглев любит страстно девушку и не женится. Что ж, и это тоже — так?!