– Я? – Та снисходительно и хитро смотрит на нее. – Я уже все посмотрела, – расценивая это как свой успех, отвечает она. – Ты опять ничего не сделала, все так же на прежних местах.

– Я еще успею. Мне некогда, я потом сделаю. И отстань от меня, пожалуйста!

Аля закрывается в ванной комнате. Здесь тепло, течет вода, шумит, ярко-желто светит лампа. Аля принесла с собой настольные часы, бутерброд, воду в стакане и книжку, уже всю нечитанную много раз, раздувшуюся и покореженную от воды. Она ложится с ней в полную ванну, загораживается занавеской и начинает читать.

Она долго листает книгу. Не может решить, откуда начать. Наконец она останавливается где-то на середине.

Вдруг кто-то начинает трясти дверь снаружи. Аля вздрагивает, половина книжки опускается в воду. Эта ее неловкость проклятая, она даже не знает, куда ее положить, так как табуретка заставлена стаканом, часами и тарелкой с объедками. Ведь ей было так хорошо здесь, и тут раздается громкий панический голос мамы:

– Аля, Аля! – Мощные рывки за ручку так, что образуется щель туда, в черноту, в квартиру.

– Что? – спрашивает Аля. Старуха, удивляясь ее спокойствию и кротости, кричит: – Открой, тебе звонят!

Действительно, им звонили очень редко. Аля вышла и больным голосом спросила:

– Алле?

– Алле, – слабо отозвались на том конце. И молчание.

– Алле. – Аля села на стул, прижимая к мокрым волосам трубку.

– Алле, Аля? – Очень ровный, невыразительный голос этот нельзя было спутать ни с каким другим.

– Лена, это я.

– А, – с длиннейшими паузами проговорили там. – Здравствуй. Это я, Лена. – И опять молчит. С ней нельзя было разговаривать, не задавая никаких вопросов. Она просто молчала и дышала в трубку, как будто отключаясь и вообще ничего не думая. Но за этим ее молчанием стояли страннейшие и интереснейшие мысли и нерассказанные истории.

– Ну, что, – четко выговаривая каждое слово, начала Аля, зарядившись терпением, – как ты живешь? – Аля краем глаза видела, как мать, сокрушенно качая головой, заходит в ванную, пока ее нет. Она отмахивается от пара, наполнившего комнату, и вскрикивает, вынимая из раковины книжку…

– Странно, что никто друг другу уже не радуется, – заметила Лена глухим нерадостным голосом.

Аля задумалась над ее словами. Потом она опустила голову и вежливо ответила:

– Нет, я о тебе часто вспоминаю. Это правда. Просто со мной что-то происходит, все очень плохо, я совсем одна. – Простодушно начала она оправдываться. – Что ты молчишь? – уже чуть раздраженно спросила она.

Лена не торопилась с ответом.

– Подожди, – сказала она. – Я сейчас принесу радио.

– Радио? – удивилась Аля. – Ну, принеси.

Лена долго отсутствовала, вернулась, тяжело дыша, стала крутить ручку настройки:

– Сейчас, – времени для нее не существовало. – Ну, вот. – Она нашла музыку. – Нет, – ей что-то в ней не понравилось, она перевела на «человеческие голоса» и стала говорить параллельно с ними: – Я не могу… здесь…

– Не можешь говорить, да?

– Не кричи. Мать тут только и горазда подслушать. – И она стала, верно для конспирации, произносить ничего не значащие слова. – Ага, ага, ха-ха, – тем самым выводя Алю из себя.

– Кто там? Уже ушли?

– Нет. – Голос у Лены был низкий, тупой, выматывающий. – Родственница прошла. Ходит. Ну, что ты здесь ходишь? – Аля услышала, как она стала притворно-ласково обращаться к кому-то. – Скрылась.

– Ты мне что-то хотела рассказать? – громко, как к глухой, обратилась Аля.

– Да! Да! – вдруг с волнением низким плюющим шепотом зачастила она, – хочу. – И она счастливо засмеялась, не разрешая себе произнести большего по телефону. Але передалось ее волнение и счастье, она засмеялась и сказала:

– До чего мы дошли, стали радовать только такие ничтожные… – она не могла подобрать определяющего слова, – штучки!..

– Я вчера прыгала через ров с одним человеком, – все-таки осмелела Лена. – Тоже было хорошо. Я расскажу. Давай завтра.

– Давай погуляем где-нибудь!

Они встретились днем в одном из городских парков и ходили друг за другом по дорожке, разговаривая. Внешне они составляли полную противоположность. Лена была большая, высокая, даже дородная женщина лет тридцати трех, а впрочем, нельзя было точно определить ее возраст.

И если лицо Али было совершенно детское – беспомощное, растерянное, обиженное, то у Лены на гладком лице сохранялось одно и то же застывшее «мощное» выражение. Если она и морщилась, то только едва-едва заметно, между бровями. А так никаких сомнений на ее лице не отпечатывалось, одна лишь медленная мысль и упорная сила. Именно этой силой оно и притягивало к себе. Его можно было бы назвать и красивым: смуглое, но с какими-то желтыми пигментными пятнами, черные брови вразлет, большие глаза, узкие, ярко и неровно накрашенные губы, полный, круглый подбородок, открытый чистый лоб и едва намечающиеся под глазами тени.