Гнусова. На здоровье, сударь. Оно точно, вы люди наезжие… вам оно ничего, как он колобродит, да и колобродить-то при вас он еще не больно осмелится…

Понжперховский. Это всеконечно-с… потому что мы иногда можем и до лица коснуться…

Гнусова. А каково-то нам, грешным? Бедняк, сударь, что муха: где забор, там двор, где щель, там постель! * Намеднись вот чуть со двора меня не согнал: «Хочу, говорит, чтоб у меня немка в экономках была!» Ну, рассудите вы сами. Станислав Фаддеич, хуже, что ли, я немки-то!

Понжперховский. Сс… да он должен был бы радоваться, что ему дворянка служит!

Гнусова. Тоже и я говорю… насилу уж его Аксинья Ивановна уняла!

Понжперховский. Д-да-с… так вот видите: стало быть, Аксинья-то Ивановна добрая!

Гнусова. И, сударь, не говорите! тоже озорница выросла!

Понжперховский. Это можно изменить-с… Будет не только шелковая, а даже бархатная; на это манера есть-с… А вы исполнили порученьице-то, моя почтенная?

Гнусова. Говорила, сударь… только она все чтой-то мнется… сначала было подалась, а потом и опять на попятную.

Понжперховский. Да что же такое-с?

Гнусова. Да говорит, что ты больно по гостям шататься любишь, а я, говорит, желаю, чтоб муж у меня бессменно при мне сидел…

Понжперховский. Ну, скажите пожалуйста! Ведь вот жадность какая! Да вы бы внушили ей, моя почтеннейшая, что и без того ей уж под тридцать!

Гнусова. Говорила я, так она все свое: папаша, говорит, коли захочет, так для браку и из Петербурга генералы приедут!

Понжперховский. Д-да… а как хотите, это ведь правда, что дрянная-то кровь, как ты там ее ни перегоняй сквозь куб, а все скажется… Мне не ее-с, а вот приложений-то жалко!

Гнусова. Что и говорить, сударь!

Те же и Доброзраков(роста большого и несколько при этом сутуловат; смотрит угрюмо; в военном сюртуке).

Доброзраков( становясь в дверях). Пану полковнику здравия желаем! Чи добрже маешь, пане?

Понжперховский. Что нам делается, доктор! от нас вам пожива плохая.

Доброзраков. Ну, это еще бабушка надвое сказала… об этом будет у нас в то время разговор, как ноги, дружище, протягивать станешь! ( Устремляет взор на водку.) А! и водка на столе! это добрже! А ну, полковник, испытаем-ка целебные свойства этой жидкости! Мне, я вам скажу, что-то сегодня нездоровится: стара стала, слаба стала… потуда и жив, покуда внутри водкой сполоснешь! Да и та нынче изменять стала! ( Пьет.) Было, было и наше времечко! выпьешь, бывало, сколько подымешь, а нынче… сколько глазом окинешь! ( Все смеются.)

Понжперховский. А что вы думаете, доктор: может быть, от этого-то всполаскивания оно и не действует. Вот в наших сторонах помещик был, тоже занимался этим, так, поверите ли, внутренности-то у него даже выгорели все — так и скончался-с!

Доброзраков. Вздор, сударь! ( Ударяет себя по животу.) Эта печка такого сорта, что как ее ни топи, все к дальнейшей топке достойна и способна… * Я вот шестой десяток на свете живу и могу сказать, бывала-таки у нас топка… да, изрядная! А все хоть сейчас в поход готов!.. ( Гнусавой.) Иван Онуфрич встал?

Гнусова. Никак нет еще, Иван Петрович: как можно!

Доброзраков. То есть он и проснулся, пожалуй, да тот еще час, видно, не пробил, в который дуракам просыпаться прилично… Э-э-эх! то-то вот и есть: мужика сколько ни вари, все сыростью пахнет! Издали-то он ни то ни се, а что ближе, то гаже!

Гнусова( иронически). Ну так, сударь. Известно, возвысил бог куликов род — как же и не покуражиться ему!

Доброзраков. Люблю за то, что, по крайней мере, не говоря худого слова, ноги на стол задрал! Повторим, полковник. ( Подносит Понжперховскому рюмку; оба пьют.)

Понжперховский. Это вы истинную правду, доктор, сказали: человек, покуда в диком состоянии находится — ничего… даже можно сказать, что это именно почтенный человек-с! Но коль скоро повезла ему фортуна или успел он, так сказать, надуть себе подобного, то это именно даже удивительно, какой вдруг переворот в нем бывает!

Доброзраков. Какой тут переворот? Первым долгом — ноги на стол… этот переворот и хавронья сделать может!

Понжперховский. Правда, доктор! Я сам иногда, глядя на него, думаю, зачем он, например, бороду бреет?