Доброзраков. Зато честь большая, Иван Онуфрич!

Хрептюгин. Ну, конечно…

Живновский. Уж там честь ли, не честь ли, а отдать все-таки придется… Так по-моему, уж лучше честью…

Хрептюгин( величественно). Ну, ты что еще!

Дмитрий Иваныч. Я удивляюсь, папаша, как вы говорите о таких пустяках… это все прежнее сквалыжничество в вас действует! А вы вспомните, что князь в надворные советники вас представил!

Хрептюгин. Ну, конечно… А впрочем, мы здесь промежду себя, так я вам могу по секрету сказать, что этот господин надворный советник уж давно меня измаял! Может, и желудок-то от этого беспокойства расстроился!

Живновский. Это сущая правда, Иван Онуфрич! всякое огорчение прежде всего на желудок кидается.

Хрептюгин ( Доброзракову). Да, брат, могу сказать, что я эти пожертвования именно знаю! Еще княжой предместник эту историю-то поднял: «Пожертвуй да пожертвуй на общеполезное устройство!» Ну, и пожертвовал: в саду беседок на мои денежки настроили, решетку чугунную вывели… ну, и прислали в ту пору признательность…

Живновский. Поди, чай, как сердцу-то прискорбно было!

Хрептюгин. Я к его превосходительству: «Так, мол, и так, говорю, что ж это за мода!» А он мне: «Ну, говорит, видно, еще жертвовать приходится — давай, говорит, плавучий мост через реку строить!» Делать нече, позатянулся уж я в это болото маленько, стал и мост строить!.. Ну, и прислали медаль… и что ж бы ты, сударь, думал: мне же его превосходительство по этому случаю пир задать велел!

Дмитрий Иваныч. Ах, папаша! право, вас даже тошно слушать, что вы говорите!

Доброзраков. А что, Иван Онуфрич! ведь коли по правде-то сказать, в ту пору и медаль-то для вас, чай, куда лестно было получить: ведь вы тогда только-только разве не в мужиках были!

Живновский. Правильно.

Хрептюгин( смущаясь, Живновскому). Ну, ты чего еще!

Дмитрий Иваныч( смотря в окно). Едет, едет! Ах ты, господи! А эта бестолковая Степанида Карповна и закуски не дает! Голова кругом идет!

Те же и Разбитной(входит гордо и даже с некоторою осмотрительностью).

Разбитной. Здравствуйте, Иван Онуфрич, здравствуйте! Ну, как ваше здоровье? ( Жмет ему руку.)

Хрептюгин ( развязно). Милости просим, Леонид Сергеич… Слава богу-с… Очень благодарен его сиятельству.

Разбитной. Да, я от князя. Князь сегодня встал в очень веселом расположении духа… Ночью, знаете, пожар этот был, и это очень старика развлекло. Князь поручил мне осведомиться о вашем здоровье, любезнейший Иван Онуфрич, — право! Сегодня, знаете, кушает он чай и говорит мне: «А не худо бы, mon cher [70] , тебе проведать, как поживает мой добрый Иван Онуфрич».

Хрептюгин. Премного благодарны его сиятельству… D'em'etrius!

Дмитрий Иваныч. Сейчас, папаша! ( Выходит на короткое время и потом возвращается.)

Разбитной. Он очень часто о вас вспоминает — такой, право, памятливый старикашка! Я вам скажу, что если бы этому человеку руки развязать, он, я не знаю, что бы наделал!

Хрептюгин. Попечение имеют большое; я сколько начальников знал, а таких заботливых именно не бывало у нас!

Доброзраков. Взгляд просвещенный, Иван Онуфрич!

Разбитной. Д-да; он ведь у нас в молодости либералом был, как же! И теперь еще любит об этом времени вспоминать: «Я, говорит, mon cher, смолоду-то сорвиголова был!» Преуморительный старикашка.

Входит лакейво фраке с подносом, на котором поставлены разные закуски; в дверях показывается Гнусова; в течение всей сцены она стоит за дверьми и по временам выглядывает.

Хрептюгин. Милости просим, Леонид Сергеич, закусить!

Разбитной. Э… я охотно съем этого страсбургского пирога. ( Подходит к столу и ест.) Да вы гастроном, почтеннейший Иван Онуфрич!

Хрептюгин. Уж куда нам, Леонид Сергеич!.. вот здоровье мое все плохо… все, знаете, желудок! иной раз и готов бы просить его сиятельство сделать мне честь хлеба-соли откушать…

Дмитрий Иваныч. А что, в самом деле, папаша! князь к нам так милостив, что с нашей стороны даже свинство, что мы не покажем ему нашей признательности.