Фурначев. То-то «послужим»! ты смотри же, этого слова не забудь!

Дмитрий Иваныч( возвращаясь). Нет, каково говорит-то Леонид Сергеич, каково говорит! А еще удивляются, что княжна им интересуется! Да я вам скажу: будь я женщиной, да начни он меня убеждать, так я и бог знает чего бы не сделал.

Фурначев( с расстановкой). Мягко стелет, но жестко спать.

Живновский. Это правильно!

Фурначев. В голове-то у него ветер ходит! Ему, конечно, еще незнакома наука жизни, а ведь куда корни учения горьки!

Хрептюгин. Истинная правда, ваше высокородие, истинная правда!

Фурначев. Тоже приглашает к пожертвованию! А почем он знает: может быть, тот, которого он, по легковерности своей, считает Лазарем богатым, и есть тот самый убогий Лазарь, о котором в Писании сказано! * ( Краснеет и на секунду умолкает.) В чужом кармане денег никто не считал… Про то только владыко небесный может знать, что у кого есть и чего нет! А если и подлинно деньги есть, так они, быть может, чрез великий жизненный искус приобретены! ( Умолкает.)

Наступает несколько минут тягостного безмолвия, в продолжение которого Живновский выпивает две рюмки водки.

Хрептюгин( осторожно возобновляя разговор). Что нового в городу делается, ваше высокородие?

Фурначев. По палате у нас, славу богу, благополучно. Вчерашнего числа совершился заподряд… Слава всевышнему, благополучно! *

Хрептюгин. Почем же за ведро-с?

Фурначев. По пятидесяти пяти копеек. Цена настоящая.

Живновский. Ну, и на нищую братию, чай, пришлось… это правильно!

Хрептюгин. Молчи, сударь, молчи! Ваше высокородие! прикажите его с лестницы спустить!

Фурначев. Оставь!

Хрептюгин ( Живновскому). Ничтожный ты человек! вот как его высокородие про тебя разумеет!

Фурначев. Оставь!

Вновь наступает несколько секунд молчания, в продолжение которых Фурначев величественно барабанит об ручку дивана, а Хрептюгин несколько раз порывается возобновить разговор, но не может.

Хрептюгин( решительно). Не прикажете ли холодненького, ваше высокородие?

Фурначев. Не нужно!

Хрептюгин. Или из закусок чего-нибудь?

Фурначев. Это… можно.

Те же и лакей.

Лакей( подает Хрептюгину письмо). С почты-с.

Хрептюгин ( рассматривая письмо). От кого бы? А! от Антонионаки! ( К Фурначеву.) Позволите, ваше высокородие?

Фурначев. Можешь.

Доброзраков. Ишь ведь, и знакомые-то у него какие: все акида ндросы! *

Живновский. Питейная часть-с… греки, римляне, финикияне… вавилон-с!

Фурначев снисходительно смеется.

Хрептюгин( читает). «Спешу уведомить тебя, любезный друг Иван Онуфрич, что дело о твоем чине приняло самую неприятную турнюру. Известный тебе и облагодетельствованный тобой столоначальник оказался величайшим вертопрахом, ибо не только не употребил врученных тобою денег по назначению, но, напротив того, истратил их все сполна на покупку картин непристойного содержания»… ( Останавливается совершенно растерянный.) Гм… да… эта штука… могу сказать… ловкая, черт побери! ( Усмехается и вздрагивает.)

Дмитрий Иваныч( подбегая к отцу). Ну что ж за беда! надо еще жертвовать — вот и все! есть от чего приходить в отчаяние!

Живновский. Правильно! это значит только, что карьер нужно сызнова начинать!

Доброзраков. Может, вы недоложили сколько-нибудь, Иван Онуфрич?

Хрептюгин( в раздумье). Нет, да что ж это такое? Жизни, что ли, они меня хотят лишить? ( К Фурначеву). Ваше высокородие!..

Фурначев. Жаль мне тебя, Иван Онуфрич! Пострадал, брат, ты… это именно, что пострадал! Однако ты еще в том можешь утешение для себя сыскать, что совесть у тебя спокойна… а много ли, скажи ты мне, много ли найдешь ты на свете людей, которые с чистым сердцем могут взирать на своего ближнего? Ты вот что в соображение, друг мой, возьми… и утешься!

Живновский. Позвольте, благодетель, я стишки вам на этот случай скажу… я ведь в молодых-то летах на все руки был, даже и стихи сочинял… ( Припоминает.) Как бишь? «Не унывай»… «не унывай»… «не унывай»… эх, позабыл, канальство! ну, да все равно… главное-то «не унывай»… стало быть, и вам унывать не следует.