— Я знавал его много лет тому назад, — продолжал Бауз, — он тогда был почти так же молод, как ты сейчас, и питал романтические чувства к дочери нашего друга капитана — нынешней леди Мирабель.

Фанни рассмеялась.

— Наверно, были и другие, кто питал романтические чувства к мисс Костиган. Мне не интересно про это слушать.

— Он хотел на ней жениться. Но они не подходили друг другу ни по возрасту, ни но положению. У него не было, денег, поэтому она ему отказала, и поступила очень благоразумно: оба были бы несчастливы, — она не подходила для того, чтобы жить с его родными или создать для него приятную домашнюю обстановку. Мистеру Пенденнису надобно завоевать себе положение в обществе, он должен жениться на девушке своего друга. Если женщина любит, она не станет губить будущее любимого человека, ссорить его с семьей и обрекать на бедность и горе. Порядочная девушка так не поступит, пожалеет и себя и его.

Гнев и вызывающая насмешливость Фанни сменились растерянностью.

— Что я понимаю в замужестве? — промолвила она жалобно. — Об этом и разговору-то не было. И ничего у меня не было с этим молодым человеком, не знаю, с чего люди говорят так-то жестоко. Не моя вина и не Артура… не мистера Пенденниса, что я встретила его в Воксхолле. Это капитан нас с маменькой туда повел. И ничего мы худого не делали. Он нас выручил, такой был любезный. Потом зашел нас проведать — разве это не хорошо было с его стороны — такой важный господин, а как вежливо обошелся с простыми людьми. А вчера мы с маменькой просто пошли прогуляться в Темпл и… и…

Тут последовал обычный, неопровержимый женский довод — слезы и она воскликнула:

— Ах, лучше бы мне умереть! Лучше бы мне лечь в могилу. Я и не рада, что его встретила!

— То же сказал и он, Фанни, — отвечал Бауз, и Фанни спросила, всхлипывая, почему, почему он не рад, что ее встретил? Разве она его чем обидела? Да она бы скорей на себя руки наложила! И тогда Бауз рассказал ей о своем последнем разговоре с Пеном и пытался ей внушить, что Пен не может и не должен думать о ней как о возможной для себя жене, и она тоже, если ей дорого ее доброе имя, должна постараться его забыть. Фанни, как будто и убежденная, но отнюдь не поколебленная в своих чувствах, обещала избегать грозящей ей опасности, а воротившись в сторожку, все рассказала матери. Она изливалась в своей любви к Артуру и бесхитростно сетовала на неравенство в общественном положении, воздвигнувшее между ними преграду.

— А помните "Леди из Лиона", маменька? Ох, как мне тогда понравился мистер Макриди! Ведь Полина осталась верна бедному Клоду и все время о нем думала. А он потом воротился к ней офицером, преодолев все опасности. Но коли восхищаться Полиной за то, что она была верна бедному человеку, — а ей, наверно, все восхищаются, — так почему джентльмен должен стыдиться любви к бедной девушке? Меня-то мистер Артур не любит… нет, нет! Я его недостойна. Такого достойна только принцесса. Ведь он поэт — так прекрасно пишет, и вид у него такой представительный! Он, верно, очень древнего рода, и кто-то обманом отнял у него состояние. Может, его дядя. Ох, если бы было можно, как бы я ему служила, как бы на него работала. Большего я бы не просила, маменька, — только видеть его каждое утро, а он иногда говорил бы: "Как поживаете, Фанни?" или "Храни вас бог, Фанни!" — как сказал тогда, в воскресенье. А я бы работала, работала, и все ночи напролет читала, училась, и стала бы достойна его. Капитан говорит, что его мать живет в деревне, она там знатная леди. Вот бы мне к ней поступить в служанки! Ведь я много чего умею делать, маменька, и шью очень чисто. А он иногда приезжал бы домой, и я бы его тогда видела!

Девушка уронила голову на плечо матери и залилась слезами, к которым миссис Болтон, конечно, подбавила и своих.

— Выкинь ты его из головы, Фанни, — сказала она. — Раз он к тебе не ходит, значит он гадкий, скверный человек.

— Не говорите о нем дурно, маменька. Он самый лучший, самый добрый. Бауз говорит, что ему, наверно, жаль расставаться с бедной Фанни. Ведь не по его вине мы встретились, правда? И не по его вине я не должна с ним больше видеться. Он говорит, что не должна, значит так и есть. Он меня забудет, а я его никогда не забуду. Нет! Я буду за него молиться и любить его всегда… до самой смерти… а я умру, непременно умру, и тогда моя тень вечно будет витать над ним.

— А бедную свою мать ты ни во что не ставишь, Фанни? — сказала миссис Болтон. — Не жаль тебе терзать мое сердце? Может, ты еще его и увидишь. Очень даже просто. Мне вот сдается, что он нынче же придет. У него и на лице-то написано, что влюблен. Когда тот молодой человек начал ухаживать за Эмили Бадд, старый Бадд сперва его прогнал, очень строгих был правил, играл на виолончели в "Сэдлерс-Уэлзе"; да и его семья об этом даже слышать не хотела. А он вернулся. Мы все так и думали. И Эмили так говорила, и он на ней женился. И твой вернется, уж поверь материнскому слову, моя голубушка.

Тут в сторожку вошел мистер Болтон. Приход его положил конец интересной беседе. Миссис Болтон затараторила, прилаживаясь к хмурому подручному гробовщика:

— Батюшки мои, мистер Болтон, как это вы в субботу вечером и не пошли в клуб? Фанни, голубка, собери папаше поужинать. Вам чего подать, Болтон?.. У Фанни, бедняжки, не то ячмень на глазу, не то еще какая напасть, я как раз хотела посмотреть, а тут и вы пришли.

Она стиснула дочери руку, призывая к осторожности и молчанию; и слезы у Фанни высохли; и поразительное лицемерие и притворство, свойственное женщинам, — защитное оружие, которым наделила их природа, — согнало с ее лица все следы волнения. Взяв шитье, она села в уголке, такая скромница, такая тихонькая, что равнодушный родитель и не заподозрил неладного.

Словно сама судьба вознамерилась разжигать любовь бедной девочки и усугублять ее лихорадку, — все вокруг тому способствовало: мать хвалила и поощряла ее чувство, а Бауз пуще раздул огонь в ее груди теми самыми словами, которыми пытался его загасить. Пен не злодей, не обольститель; Пен из чистого благородства решил избегать ее; Пен ее любит, — добрый, прекрасный, доблестный герой с золотыми цепочками и надушенными каштановыми волосами!

А он и вправду ее любил; вернее, любил бы на пять лет раньше, когда жизнь в свете еще не ожесточила пылкого, безрассудного юношу, когда он еще не стыдился неразумной, безоглядной страсти и не пытался ее задушить, как бедные женщины душат своих незаконнорожденных детей, убоявшись не греха, но позора, указующего перста толпы.