— Они и правда очень вкусные, — отвечала мисс Этель, которая дома пять дней в неделю ела на завтрак баранину. — Я очень рада, что вам нравится этот дом, и Клайв, и мисс Ханимен.

— Мало сказать нравится! Да она прелесть! У меня такое чувство, словно мы с нею друзья детства! Она меня совершенно пленила. И должно же было так случиться, что доктор Бальзам направил нас именно сюда! Такое замечательное совпадение! Я написала об этом твоему отцу. Подумать только — я писала Клайву по этому адресу и совсем запамятовала, что его тетку зовут мисс Ханимен — и фамилия такая редкая! Я все забываю, все на свете! Однажды, знаешь, я позабыла, как зовут мужа твоей тети Луизы; а когда я крестила их малютку и священник спросил меня, как имя младенца, я сказала: "Право, не помню". И правда — не помнила. Это было в Лондоне, забыла только в какой церкви. Может, это как раз и был мистер Ханимен! Вполне возможно. Тогда было бы поистине удивительное совпадение! А эта почтенная пожилая женщина, приятной наружности, высокая такая, с отметиной на носу, ну как ее зовут… в общем, экономка, — вот ведь настоящее сокровище! Я, пожалуй, предложу ей перейти к нам. Уверена, что она сбережет нам кучу денег. Миссис Троттер наверняка обогащается за наш счет. Я напишу твоему папе и спрошу у него разрешения взять ее к нам. Маменька Этель всегда была в восхищении от своих новых знакомых, от их слуг и служанок, от их лошадей, карет, гостей. Едва успев с кем-нибудь познакомиться, она уже зазывала этих людей в Ньюком, ласкала и обхаживала их в воскресенье, в понедельник еле разговаривала с ними, а во вторник обходилась с ними до того грубо, что к среде они спешили покинуть ее дом. У ее дочери сменилось столько гувернанток — и все, как одна, милейшие создания в первую неделю и чудовища потом, — что бедная девочка была весьма необразованна для своего возраста. Она не умела играть на фортепьяно, плохо говорила по-французски, не знала, когда изобрели порох, когда была битва при Гастингсе, и ведать не ведала, вращается ли земля вокруг солнца или солнце вокруг земли. Она понятия не имела, сколько графств в Англии, Шотландии и Уэлсе, а тем более в Ирландии, не подозревала разницы между долготой и широтой: ее многочисленные наставницы расходились во мнениях по сим вопросам. Бедняжка Этель совсем растерялась в этом хороводе учителей и считала себя безнадежной тупицей. Однажды в воскресной школе ей дали в руки книгу, и восьмилетние девочки начали бойко отвечать по ней на вопросы, на которые она б ни за что не ответила. Все поплыло у нее перед глазами. Она уже не видела, как играет солнце на льняных головках и милых личиках. Розовощекие малышки наперебой тянули ручки и выкрикивали ответы, точно потешались над ней. "Ты дурочка, Этель, дурочка", — виделось ей в книге. В экипаже, по дороге домой, она не проронила ни слова, а когда очутилась в постели, залилась горькими слезами. Этель была от природы девочка пылкая и самолюбивая и обладала решительным и надменным нравом, и это посещение воскресной школы научило ее кой-чему поважней арифметики и географии. Клайв как-то рассказал мне одну историю из времен ее юности, которая, пожалуй, вполне приложима и ко многим другим юным аристократкам. В те дни юные леди и джентльмены из высшего общества обычно гуляли со своими нянями и гувернантками в специально огороженной для них части Хайд-парка, от которой у всех этих счастливчиков, живущих по соседству с Эпсли-Хаусом, имеется свой ключ. В этом саду Этель, девяти лет от роду, завязала нежную дружбу с лордом Геркулесом О'Райеном, каковой, как то, впрочем, известно благосклонным моим читателям, является одним из сыновей маркиза Балишанона. Лорд Геркулес был годом моложе мисс Этель Ньюком, чем нетрудно объяснить страсть, обуявшую два юные сердца: так уж судила природа, чтобы мальчики влюблялись в девочек старше себя или, точнее, чтобы старшие девочки изливали свои чувства на маленьких мальчуганов, всегда готовых ответить взаимностью.

В одно прекрасное утро сэр Брайен объявил о своем намеренье незамедлительно отбыть в Ньюком со всем семейством, включая, разумеется, и Этель. Девочка была безутешна. "Что станется с лордом Геркулесом, когда он узнает, что я уехала?" — спрашивала она у своей няньки. "Но, быть может, его светлость не узнает об этом", — сказала та, желая ее успокоить. "Непременно узнает, — ответила Этель. — _Он прочтет об этом в газетах_". Лорд Геркулес, надо полагать, своевременно вырвал эту страсть из своего сердца — он давно уже сочетался браком с Изабеллой, дочерью и наследницей небезызвестного Грейнза, эсквайра, из Дрейтон-Виндзора, младшего компаньона процветающей пивоваренной фирмы "Фокер и Кo".

Тринадцати лет Этель была уже такой высокой девочкой, что на голову, если не больше, переросла своих сверстниц, да и чувствовала себя старше их. "Вообразимое ли дело, — думала она, — чтобы я наряжала кукол, как Лили Путленд, или ходила в фартучке, как Люси Такер!" Ее не влекли их забавы. Она не хотела гулять вместе с ними — ей все чудилось, что на нее смотрят; не могла танцевать с ними в танцклассах и посещать Cors de Litteratre niverselle et de Science Comprehensive [32] модного тогда профессора, ибо девочки меньше ее делали большие успехи. Она просто терялась от обилия преподносимых ей сведений. В гостях, когда собирались девочки и под присмотром гувернанток пили чаи, а потом играли в шарады и прочие игры, Этель держалась особняком от сверстниц, а также от наставниц, которые в стороне от детей поверяют друг другу свои обиды. Она возилась с самыми меньшими, с розовощекими малышами, сажала их на колени и рассказывала им сотни всяких историй. Малыши обожали ее — она была с ними добра и ласкова, как мать. Зато дома она была faroche [33] и плохо поддавалась воспитанию. Она воевала с гувернантками и побеждала их одну за другой. Мне приходится нарушить обещание и описать детство еще некоторых лиц, коим предстоит участвовать в излагаемых событиях. Писатель сам порой не ведает, куда направит его божественная муза. А ведь она, поверьте, непреклонна, как Правда. Мы должны говорить то, что она нам внушает, и по ее велению то следовать кратчайшим путем, то отклоняться в сторону.

Сейчас она предписывает обратиться к другим членам занимающего нас семейства; так, нам придется сказать несколько слов о графе Кью, главе того благородного дома, из которого сэр Брайен Ньюком взял себе жену.

Когда мы читаем в сказке, что жили-были король с королевой, и построили они железный замок, и обнесли его рвом, и расставили вокруг бессчетную стражу, а в тот замок поместили свое единственное и любимое чадо, принца или принцессу, коим бог благословил их после долгих лет бесплодного супружества, и что пир по случаю крестин был испорчен пресловутой злой феей, каковая неизменно является на подобные торжества без всякого приглашения; когда Принца-Красавчика запирают в железной башне, где он лишен: всего, кроме самой здоровой пищи, самых поучительных книг и общества самого почтенного старца, призванного докучать ему своими советами, — нам известно наперед, что настанет день — и падут щеколды и запоры, воспитатель забудется сном, подъемные мосты надо рвом опустятся, и по ним либо ворвутся в замок неумолимые враги его королевского высочества, либо выедет сам наш юный шалопай, решивший перехитрить опекунов и поглядеть сей грешный мир. Старый король с королевой тут должны войти в башню и увидеть, что покои пусты, дерзкий наследник удрал, слуги и стража пьяны, а престарелый наставник спит. В сокрушении они рвут на себе парики, спускают с лестницы мажордома и прогоняют дуэнью — этого беззубого старого цербера. Бесполезно, — от судьбы не уйдешь. Настанет срок, и принцесса обязательно спустится из окна по веревочной лестнице, а принц улизнет, чтоб предаться грехам молодости. Скольких наших английских высочеств бережно пестовали их нежные родители, скольких запирали в неприступных башнях с воспитателем и целой библиотекой, окружали заставами и часовыми, проповедниками, старыми мамками и няньками, а они все равно убегали от всех этих попечителей, чтобы поразить мир своими шалостями и причудами! Что за повеса был принц Гарри, сын сурового монарха, отнявшего корону у Ричарда Второго. Он грабил в Гэдсхилле, шлялся по истчипским кабакам с полковником Фальстафом и еще худшей компанией и отхлестал по щекам Главного Судью Гаскойна. А каково было почтенной королеве Шарлотте услышать о поведении ее Принца-Красавчика; о его карточных проигрышах, делах с жокеями и жестокости, проявленной по отношению к Пердите! Да и кроме примеров из истории царствующего дома, разве мало подобных свидетельств предлагает нам жизнь нашей высокочтимой аристократии? Был такой юный лорд Уорик, пасынок мистера Аддисона. Мать его славилась строгостью, отчим был красноречивым моралистом, и все же поведение молодого джентльмена было просто скандальным. Он избивал ночных сторожей, пьянствовал по кабакам и вообще вел себя дико и необузданно. Летопись тех дней пестрит рассказами о его сумасбродствах, не уступающих былым проказам беспутного принца и Пойнса. Мы. англичане, не слишком суровы к подобного рода шалостям. Молодой аристократ, полный задора и сил, сорящий деньгами, охочий на шутку, скорый на расправу, прямодушный, красивый, беспутный и смелый, всегда будет пользоваться нашим расположением. Юный шалопай побеждает на скачках или дает взбучку какому-нибудь грубияну, и толпа рукоплещет ему. Старцы и мудрецы качают головой, но поглядывают на него с явным одобрением; даже старух, этих суровых поборниц морали, обезоруживает его молодость, отвага и красота. Я прекрасно знаю, что Чарльз Сэрфес — непутевый, а Том Джонс — не образец добродетели, но, хотя на свете попадаются критиканы, вроде доктора Джонсона и полковника Ньюкома, почти все мы в глубине души благосклонны к честному Тому и надеемся, что Софья будет счастлива, а Том в конце концов остепенится.

Четверть века назад молодой граф Кью появился в Лондоне, и скоро уже весь город трезвонил о подвигах его милости. В бытность свою юношей он успел еще вкусить тех радостей, коих нынче, увы, лишена наша аристократия. Слишком уж возлюбили мы покой и приличия; слишком уж равняет дух времени существующие у нас сословия, и общественное здравомыслие, перед коим вынуждены наконец склонить голову даже самые знатные, налагает слишком строгий запрет на обычаи и увеселения предков. А в те дни воскресные газеты пестрели увлекательными отчетами о кулачных боях. Наставить друг другу синяков почиталось в ту пору стародавней доблестью. Школьники держали в памяти историю этого благородного искусства, от грозных дней Бротона и Слэка до героических времен Сэма-Голландца и Боевого Петуха. Юные джентльмены рвались в Моули поглядеть, как Громила пробьет башку Любимчику или как негр расквасит морду еврею. В те дни наш остров оглашался звуками рогов и грохотом дилижансов. Веселое зрелище являли собой проезжие дороги доброй старой Англии, пока паровоз не смел с лица земли трактиры, стоявшие у дороги, и рыцарей, промышлявших на ней. Путешествовать в экипаже, сидеть на козлах, знать в лицо кучеров и кондукторов и помнить все придорожные гостиницы, пошутить у стойки с разбитной хозяюшкой, потрепать по щеке хорошенькую горничную — вот утехи тех, кто еще недавно был молод. Никто тогда не писал писем в "Таймс". "Печеное яблочко", я уверен, не сетовал тогда на цены, а "Жаждущий" с легким сердцем платил за выпивку. Дорога была общественным институтом, и ристалища тоже. Они объединяли людей, и те, не без примеси добродушного ретроградства, рассуждали о том, какую пользу отечеству приносят кулачные бои, путешествия и скачки и как без них выродится все — и английский дух, и мужская доблесть, и лошадиная порода, и многое, многое другое. Подставить другому синяк под глазом или самому получить подобное украшение было обычным делом, ничуть не умалявшим достоинство джентльмена; а править развлечения ради тяжелым дилижансом считалось благородным спортом молодежи. Где вы теперь сыщете юношу, который возмечтал бы заменить кочегара? В Хайд-парке порой еще можно увидеть старую унылую колымагу четверней с одиноким кучером на козлах. Но куда подевались наши быстролетные колесницы? Где ты, стремительная "Ртуть", и ты, ветру подобный "Вызов"? Сыскались экипажи посильней, побыстрей и оставили вас далеко позади. Померкли огни ваших фонарей, затихла вдали музыка ваших рожков.

На исходе сей счастливой поры вступил в жизнь лорд Кью. Известный ныне всей округе добродушный пожилой джентльмен, друг и благодетель своих арендаторов, щедрый жертвователь на постройку церквей, постоянный посетитель приходских школ и автор писем местным фермерам, здравомыслящий и благожелательный джентльмен, завоевавший столько призов на сельскохозяйственных выставках и даже прочитавший в главном городе графства цикл лекций в весьма скромной приятной манере, это и есть тот сумасбродный лорд Кью, который два с лишним десятилетия назад держал скаковых лошадей, ходил на кулачные бои, дрался на дуэли и однажды избил какого-то лейб-гвардейца, резался в карты у Крокфорда и вытворял еще бог весть что.

Его мать, женщина благочестивая, заботливо растила сына и управляла его имением, и, пока наш юный джентльмен пребывал в отрочестве, всеми силами старалась уберечь его с младшим братом от мирских соблазнов, поручив их воспитание лучшим пастырям и наставникам. Она сама зубрила с мальчиками латынь, обучала их игре на фортепьяно, чем привела в ярость их бабушку, старую леди Кью, которая утверждала, что невестка хочет воспитать ее внуков слюнтяями, и примирилась с ними лишь после того, как старший вступил в Крайстчерч-колледж и сумел уже к началу второго семестра достойно там себя показать. Он катался в карете цугом, держал охотничьих собак, устраивал пирушки, высмеивал декана, запирал наставника в его комнате и приводил мать в ужас своим необузданным нравом. Он покинул университет, весьма недолго погостив в этой обители знания. А возможно, оксфордское начальство само посоветовало ему удалиться, — не будем ворошить прошлое. Его юный сын, нынешний лорд Уолем, учится сейчас в том же колледже и отличается отменным прилежанием. Так стоит ли входить в излишние подробности и вспоминать, что было четверть века назад, — ведь шалости отца не послужат ему добрым примером.

Старая леди Кью, устроившая вместе с покойной миссис Ньюком брак между мистером Брайеном Ньюкомом и своей дочерью, всегда презирала зятя. Женщина прямая, откровенная, выражавшая вслух свое мнение о людях, она и о нем высказывалась без обиняков. "Сэр Брайен Ньюком, — говорила она, — человек на редкость глупый и респектабельный. Анна — умница, но у нее ни капли здравого смысла. Они удивительно подходят друг другу. Мужчину, способного самостоятельно судить о вещах, она свела бы с ума своей безалаберностью, а небогатого джентльмена своего круга пустила бы по миру. Вот я и нашла ей мужа как раз но ней. Он оплачивает ее счета, не замечает ее бестолковости, следит за денежными делами и удерживает ее от глупостей. В юности она мечтала выйти за кузена Тома Пойнца, своего сверстника, и когда я сосватала ее за мистера Ньюкома, объявила, что умрет с горя. Экий вздор! Да она бы за год разорила Тома Пойнца вчистую. Она столько же смыслит в ценах на баранину, сколько я в алгебре".