— Ну, так вот, из Аяна прямо с вами и пойдем занимать Аниву! — И, видя, что Буссе растерялся, добавил: — У вас для десанта только один офицер лейтенант Рудановский, а по уставу полагается не менее двух. У меня лишнего офицера нет.

— У меня, — возразил Буссе, — предписание генерал-губернатора, я не могу…

— Начальник здесь я. Я и ответствен за свои действия. — Невельской встал, прошелся по комнате, взглянул на часы, потом на смущенного Буссе и со словами: — Как поздно! Я вас задержал, прошу прощения, — протянул руку.

«Пусть очухается, завтра договорим», — подумал он и вслух сказал:

— Я провожу вас до шлюпки.

Качаясь на мягкой волне бухты, Буссе кипел негодованием. Его возмущало все: и то, что пришлось проститься с веселой зимой в Иркутске, где он рассчитывал красоваться перед дамами, ухаживать за миловидной генерал-губернаторшей, французить, дирижировать танцами, и вдруг… Сахалин… айны… черт знает что!.. И как он противен, этот Невельской: опустился, неряшлив, запанибрата со всей своей опростившейся до глубокого мещанства бандой, чуть не матросней, брр… «Муравьев надул», — решил он и пожалел, что попался и соблазнился карьерой. «Вы понимаете, Николай Васильевич, — вспомнил он слова Муравьева, — что через год вы — полковник, а через два — генерал и начальник области в два раза больше Франции». Вот тебе и Франция!

— Вы поздно вернулись и плохо спали? — спросил утром капитан «Николая» Фуругельм, каюта которого была рядом. — Я слышал, как вы ворочались с боку на бок и вздыхали.

— Завтра снимаемся, — не отвечая на вопрос, сказал Буссе, на всякий случай не сообщая о своей сахалинской командировке: авось «пронесет».

Но, увы, не пронесло…

Вечером 20 сентября при легком ветерке «Николай» уже подходил к Тамари-Анива. Из поселения не доносилось никаких звуков, но бегавшие по берегу и на возвышениях огни выдавали происшедший переполох. Часа через два беготня прекратилась. Спят или что-нибудь замышляют? Зарядили на всякий случай пушки картечью, поставили усиленный караул.

Яркое утро представило селение Тамари как только могло лучше: глубокий темно-синий залив отражал рассыпанные в беспорядке по возвышенному берегу веселые домики и какие-то неприглядные длинные сараи. На высоком восточном мысу, окруженный небольшими строениями, высился японский храм.

— Царит! — подмигнул Невельской Бошняку, случайно подхваченному им по пути, и указал рукой на храм.

Шлюпка причалила к берегу.

— Батарейка? — спросил понимающе Бошняк.

Невельской утвердительно кивнул.

— Я думаю, не лучше ли та сторона? — вмешался Буссе.

— Ну что ж, осмотрите, прогуляйтесь, — предложил Невельской, усаживаясь на борт вытянутой на берег шлюпки и уминая в трубке табак.

Обратно Буссе вернулся скоро: там оказалось междугорье.

— Не нравится мне что-то эта ваша Анива, — заявил Буссе. — Прямо в пасть японцам, и со всех сторон дикари… да и занимать запрещено.

— Запрещено-то запрещено, — сказал Невельской, — все корабли заходят именно сюда, и здесь-то наш русский флаг и наше объявление «убирайтесь подобру-поздорову» сыграет свою роль. Японцы не помешают — с нашим приходом нам же придется защищать их от айнов, и мы должны и будем их охранять.

— А торгуют и рыбу ловят пусть по-прежнему, — закончил Бошняк.

«До чего распущенны эти моряки! — подумал Буссе, косясь на Бошняка. Следовало бы одернуть этого молокососа!»

— Так завтра начинаем, — решил Невельской, махнувши гребцам.

Вечером на корабле прочли приказ начальника экспедиции: «Завтра мы занимаем Тамари-Анива, для чего к 8 часам утра вооружить баркас фальконетом и погрузить на него одно орудие со всеми принадлежностями. Приготовить к этому времени двадцать пять человек вооруженного десанта при лейтенанте Рудановском, который должен отправиться на берег на упомянутом баркасе. К этому же времени приготовить для меня шлюпку с вооруженными гребцами, на которой я в сопровождении господ Буссе и Бошняка последую вместе с десантом, и, наконец, кораблю «Николай» подойти сколь можно ближе к берегу и зарядить на всякий случай орудие, дабы под его прикрытием производилось занятие поста».

Когда утром шлюпка подошла к берегу, четыре японца во главе толпы айнов замахали с берега саблями, тем самым показывая, что выходить из шлюпки запрещают.

— Мы «лоча», — громко в рупор заявил Невельской, — по повелению нашего императора пришли защищать вас, японцев, и вас, айнов, от иностранных кораблей, которые вас часто обижают. С этими намерениями мы здесь поселимся.

Переводчик медленно переводил, и айны удовлетворенно кивали головами, а затем в знак гостеприимства и дружбы замахали над головами ивовыми метелочками. Японцы опустили обнаженные сабли.

С удивлением смотрел Буссе, как айны предупредительно и усердно помогали матросам высаживаться, таскали на берег багаж, фальконет и пушку, помогали устанавливать флагшток.

— На молитву! — скомандовал Невельской.

Все встали на колени. При пении «Спаси, господи», скинув шляпы, неуклюже вставали на колени и айны. Когда же Невельской и Буссе стали тянуть кверху флаг, а с корабля при матросах, картинно и дружно разбежавшихся по вахтам, грянул салют и раздалось дружное «ура!», закричали и развеселившиеся айны, подкидывая вверх метелки.