Мастерская перекочевала в лавку в полном составе. Госпоже Ядгарофф удалось заставить плясать под свою дудку весь персонал. Зеркальщик не мог опомниться от изумления. Он отложил свой инструмент и, сидя по-турецки на ковре, наблюдал за спектаклем. Очевидно, он был искренне увлечен этим зрелищем. Еще немного, и господин Адре записал бы избранные реплики как истинный знаток, ибо злые языки утверждали, что он уже два года не разговаривает с собственной женой, не желая ее перебивать.

Наконец торговец ухитрился вставить слово:

— Уважаемая госпожа, манто идет вам как нельзя лучше, оно безупречно во всех отношениях. На мой взгляд, оно готово.

Поскольку все вокруг кивали в знак согласия с господином Анри, клиентка прибегла к последнему решающему доводу:

— Возможно, возможно… Но вы провозились с ним четыре месяца! Четыре месяца, господин Фешнер…

— Если вам нравится, все остальное не в счет, — невозмутимо отвечал старик.

— Только представьте: Бог потратил всего неделю на сотворение мира, а вам понадобилось четыре месяца, чтобы сшить одно-единственное манто!

Это была неожиданная удача. Господин Анри, казалось, только того и ждал. Теперь клиентке некуда было деться.

— Да, мадам, — произнес он, сопровождая свои слова широким жестом, — но вы же видите, что это за мир, и вы видите мое манто…

Зеркальщик так громко расхохотался, а работницы так мило прыснули, что госпожа Ядгарофф признала себя побежденной. Отдавая в кассу заполненный чек, она подтвердила излюбленную присказку господина Анри, считавшего женщину не мыслящим тростником, а сорящим деньгами сорняком. Господин Адре задумался, не читал ли он нечто подобное в одном из своих словарей.

Когда клиентка ушла, хозяин бросился наводить в магазине порядок. Он старался, чтобы не осталось даже воспоминания об учиненном ею переполохе.

— Вы можете пересесть на другой стул? Вы меня слышите? Эй, вы здесь?..

Я-то был здесь, но мои мысли витали в другом месте. Если быть уж совсем точным — в магазине напротив. У другой клиентки, моей, единственной, представлявшей для меня интерес. Будучи не в силах ее понять, я стремился хотя бы уяснить, правда ли, что понять — уже значит простить. В моих глазах цветочнице не было оправданий. Податель этого письма, последствия этого доноса… Не с кем судиться, дело закрыто. В моей душе не осталось места для снисхождения. Но я должен был непременно посмотреть доносчице в глаза, хотя бы для того, чтобы ощутить ее бесстыдство, несмотря на то что я всю жизнь чувствовал себя беззащитным в присутствии нелюдей.

Я собирался взяться за проблему, неподвластную осмыслению и сопоставлению, невыразимую словами. Каким образом нормальный человек настолько поддается чужому страху, что оказывается во власти своих разрушительных инстинктов? Осознает ли подлец, что в тот миг, когда он теряет всякое нравственное чувство, стирается грань между Добром и Злом? В конце концов, эта женщина могла быть просто заурядной расисткой, окрыленной духом времени. Что, если я напрасно осложнял себе жизнь, нещадно ломая голову над мотивами ее преступления?

Поистине руки цветочницы были обагрены кровью. Я не думал, что эта кровь засохла, хотя со времени тех событий прошло полвека. Мысль, что все могло обернуться иначе, заставила меня вскочить со стула и перебежать через дорогу.

Цветочница застыла у входа, держась левой рукой за ручку двери, готовая ее распахнуть. У нее было такое выражение лица, словно она стояла в дозоре. По-видимому, женщина кого-то с нетерпением поджидала. Можно было подумать, что меня.

— А вы не торопились! — произнесла она укоризненным тоном.

Я был удивлен и в то же время разочарован. Парижский квартал — это, конечно, деревня, но все же… Очевидно, это Франсуа Фешнер поставил соседку в известность. Я растерялся, ибо рассчитывал на совсем другой прием.

— А! Вас предупредили…

— Как это, «предупредили»? Мне никогда еще не приходилось ждать так долго. Я буду жаловаться.

Я был озадачен. Окинув меня взглядом, цветочница увидела сверток, который я держал под мышкой, и прикрыла рот рукой, смущенная своей ошибкой.

— Простите, месье, я ждала лекарства. Их должны были доставить из аптеки. Что вам угодно?

— Цветы. Для подарка.

Хозяйка предложила мне пройтись по магазину в одиночестве, не из любезности, а чтобы не покидать своего поста у входа. Она хрустела пальцами от нетерпения. Ни дать ни взять наркоманка во время «ломки». Казалось, цветочница была настолько поглощена ожиданием прихода разносчика, это предстоящее событие столь безраздельно завладело ее вниманием, что я расслабился: ничто не мешало мне вести наблюдение. Еще немного, и я достал бы блокнот, чтобы записать свои впечатления по горячим следам.