— Поступайте по своему усмотрению, я полагаюсь на ваш вкус!

Цветочница не заставила себя упрашивать. Пока она хлопотала, я наконец спокойно рассмотрел ее во всех подробностях. Не вызывая подозрений.

Средний рост, немного пухлая фигура, довольно уверенные для ее возраста движения. Немногочисленные скромные украшения; изящный дамский костюм, не прикрытый ни халатом, ни фартуком; шапка седых волос, собранных в пучок; осанка, свидетельствующая о несомненном чувстве собственного достоинства; от природы властные манеры. Все в ней напоминало героиню Мориака, которая давно перебралась в Париж вместе со своей провинцией и упорно продолжала цепляться за прошлое. За исключением одного: лица.

Меня поражал не столько взгляд, сколько кожа цветочницы. Я никак не мог понять, то ли она просто испещрена морщинами, придававшими ей сходство с пергаментом, то ли покрыта шрамами. Мне редко приходилось видеть такое странное лицо. На нем было столько трещин, бугров, складок и извилин. С первого взгляда эти черты начинали рассказывать историю человеческой жизни. Путь госпожи Арман явно не был усыпан цветами. Нетрудно вообразить, каким тернистым он был. Стоило задуматься, и эти черты представлялись вам загадкой. Я досадовал на себя за то, что они до такой степени заворожили меня, в то время как я намеревался смотреть на это лицо с отвращением. Нельзя встречаться с людьми, которых вам хотелось бы возненавидеть. Ни в коем случае. Я пришел сразиться с безжалостным чудовищем, а оказался лицом к лицу с обычной женщиной.

Цветочница подошла ко мне, и я встрепенулся:

— Это нужно доставить по адресу, недалеко отсюда. Мари Ле Керрек, проспект Сюффрена, сто десять.

— У вас есть визитная карточка? — спросила она.

Я медленно покачал головой слева направо, не сводя с нее глаз.

— Может быть, вам дать картон для записки?

Я снова покачал головой.

— Вы ничего не напишете? Как же она узнает, кто…

— Она не узнает. Целой жизни вряд ли хватит, чтобы постичь эту тайну.

Цветочница удивилась, но промолчала. Она приколола к целлофану талон с заказом и положила в кассу банкноты, которые я ей протягивал.

— Это как анонимное письмо. Вот только…

Услышав мое замечание, женщина внезапно замерла, не вынимая из ящика руки, шарившей в поисках сдачи, с опущенным долу взглядом, устремленным в пустоту.

— Что — только? — резко спросила она.

— Только это цветы.

Госпожа Арман довершила свое прерванное движение, подняла на меня глаза и вновь расплылась в улыбке:

— Естественно.

Я попрощался с хозяйкой столь же учтиво, как она меня встретила. Я справился с испытанием, с первым испытанием. Когда я переходил дорогу и оказался на середине проезжей части, между двумя встречными потоками медленно движущихся машин, меня охватило странное чувство.

Я застыл на полдороге, между смотревшими друг на друга в упор магазинами, на незримой границе двух враждебных миров. С одной стороны — животный мир. С другой — растительный мир. У меховщика повсюду стояли зеркала. У цветочницы не было ни одного зеркала.

Не меняя своего адреса, я в некотором роде переселился в эту часть улицы Конвента. Я буквально обосновался в здешних краях. В сущности, я старался проводить в этом месте час или два ежедневно: то обедал поблизости, то приходил за покупками. Франсуа Фешнер высматривал меня издали, но я предпочитал с ним не встречаться.

Первое время я держался в тени. Не прячась, но и не мозоля глаза, я в основном слонялся вокруг «Цветов Арман». Я пытался проникнуть в повседневную жизнь той, кого Франсуа Фешнер называл теперь не иначе как «клиентка», как будто других покупательниц у них никогда не было. Сыщик одержал во мне верх над биографом.

Цветочница работала только по утрам. Приходя вскоре после открытия, она проверяла содержимое кассы, помогала начинающей продавщице, заваленной делами, и отвечала на телефонные звонки. С госпожой Арман советовались по поводу покупок. Не из жалости к старушке: с ее мнением считались. Она обладала проницательностью, нюхом, осязанием, присущими только ей, — все это приобретается с опытом. От цветочницы исходили флюиды хорошего вкуса, неизменно производившего впечатление на стажеров Педагогического института. После обеда она шла за своими внуками в близлежащую школу. По дороге домой покупала им что-нибудь вкусненькое в булочной на углу. По средам госпожа Арман не показывалась, сидела дома с внуками. Доказывая, что она приносит пользу, цветочница завоевывала право на существование.

Я старался ее очеловечить. Срочный заказ из аптеки, возможно, представлял из себя не то, что я думал, не какие-нибудь средства для лечения неприличной болезни. Речь могла идти просто об аспирине: говорят, что некоторые цветочники продлевают срок жизни роз, растворяя таблетки в воде, где стоят цветы. Таблетки были больше в ее духе, нежели кубики льда. Кстати, госпожа Арман не любила, когда ее цветы трогали попусту. Она даже утверждала, что если розы задевают ненароком, то им становится плохо.

Я представлял, как цветочница сидит по вечерам дома одна. Если она слушала музыку, то наверняка для того, чтобы почувствовать себя чуть более несчастной. Маленькая квартирка с задернутыми шторами; обстановка, очевидно когда-то выглядевшая роскошной; добротные ковры, которые еще не приходилось штопать; лепные украшения, потускневшие от скопившейся на них пыли; атмосфера, главным образом обусловленная временем и хранящая его отпечаток; приятельница, зашедшая попить чайку; беседа двух старушек под лампой; нечто уютное и в то же время пошлое — французская буржуазия, закосневшая в вечности.