– Ди, прежде чем все станет хорошо, должно стать хуже.

Она отходит от забора.

– Я могу с ним поговорить?

– Нет, – мягко отвечаю я. – Не можешь.

У нее, похоже, начинается истерика.

– Эрик, я не знаю, кто я, – говорит она сквозь слезы. – Я знаю одно: я не тот человек, которым была вчера, Я не знаю жива ли моя мать. Я не знаю, причиняли ли мне ту боль, о которой даже думать страшно. Не знаю, почему он решил, что после его поступка боль утихнет. Зачем было врать мне, если он не сомневался, что я его прощу? – Она качает головой. – Я не знаю, могу ли я теперь ему доверять. И смогу ли когда-нибудь. И еще… я не знаю, кому задавать вопросы.

– Милая…

– Нельзя просто взять и украсть ребенка! – перебивает она меня. – Что такого ужасного случилось тогда? Что это было, если я даже не могу этого вспомнить?

Я кладу руки Делии на плечо и чувствую бурю эмоций у нее внутри.

– Я пока не могу ответить на твои вопросы, – говорю я. – И твой отец – тоже. По закону я единственный человек, с которым он может общаться.

Она вскидывает голову, на лице ее написана неподдельная ярость.

– Тогда спроси у него, что случилось!

Хотя погода необыкновенно теплая для марта, Делия дрожит. Я снимаю куртку и укутываю ее.

– Не могу. Я его адвокат. Именно поэтому я считаю, что кто-то другой должен…

– Защищать его? – опережает меня Делия. – Человек, который воспринимает моего отца только как имя на корешке папки? Человек, которому плевать, осудят моего отца или оправдают, потому что это всего лишь рутинная работа?

Учительница созывает детей на площадке. Она протягивает им белую веревку с петельками, чтобы каждый ребенок взялся за свою. Эта миниатюрная копия каторги, где заключенные скованы одной цепью, поможет всем безопасно вернуться в школу, и никто не потеряется в пути.

– Он собирается признать свою вину, – сконфуженно говорю я.

– И что тогда будет?

– Его отправят прямиком в тюрьму.

Делия ошарашена.

– А это-то тебе зачем?!

– Мне это ни к чему. Я сказал, чтобы он воспользовался шансом на суде, но он не хочет.

– А кого-то вообще волнует, чего хочу я?!

Если я явлюсь в суд Аризоны в роли адвоката Эндрю, судья спросит у меня, а не у него. Сказав, что мой подсудимый невиновен, я пойду против воли своего клиента. А следовательно, Эндрю сможет уволить меня и нанять адвоката, который с радостью согласится на признание виновности, так как это – путь наименьшего сопротивления.

Если я скажу «невиновен», последует долгий, трудный суд, в ходе которого Делия должна будет выступить важным свидетелем.

Будучи единственным человеком, сопровождавшим Эндрю во время похищения, она вынуждена будет терпеть допросы с обеих сторон. И, несмотря на то что она моя невеста, меня могут посадить, если я открою ей подробности дела. Давление на свидетеля, осознанное или нет, расценивается как правонарушение.

Но станет ли она преступницей, если будет давить на меня?

Я осторожно глажу ее волосы.

– Хорошо, – обещаю я. – Невиновен.

Разве имеет значение, почему я так поступил?

У вас, должно быть, уже сложилось впечатление обо мне. Вы считаете, что по одному поступку, совершенному сто лет назад, можно судить о человеке в целом. Или же верите, что прошлое человека никак не связано с его будущим. Я представляюсь вам либо героем, либо монстром. Возможно, если я открою вам все обстоятельства, это изменит ваше мнение обо мне, но не изменит того, что случилось двадцать восемь лет назад.

Меня мучили кошмары. Иногда я брал трубку и успевал услышать голос Элизы, прежде чем мой номер могли бы засечь. Проходя мимо полицейской машины, я покрывался испариной. Когда кто-то из нашего дома престарелых выдвинул мою кандидатуру на пост члена муниципального совета, меня охватила паника – пока я не осознал, что прятаться лучше всего на самом видном месте. Никто не станет подозревать человека, который ведет себя так, будто у него нет секретов от окружающих.

Думайте что хотите, но будьте готовы ответить на следующий вопрос: откуда вы знаете, что не поступили бы так же на моем месте?

Можете мне не верить, но когда меня наконец поймали, я испытал облегчение. Снимая одежду, которую предстояло обменять на оранжевую робу, я одновременно сдирал кожу человека, за которого себя выдавал. Странно, но взаперти мне комфортнее, чем на воле. Каждый, кто попал в тюрьму, до этого жил во лжи.

Я провожу в камере двадцать три часа в сутки. В оставшийся час я принимаю душ и разминаю кости на спортивной площадке, где стараюсь дышать как можно глубже, чтобы избавиться от тюремного запаха.