…«Пора смириться и решить, наконец, что делать, – думала Настя-человек. – Тем более, что у меня, кажется, большие проблемы. Личные проблемы».

Но Настя-робот по-прежнему ни о чем думать не могла. Просто выполняла механические, никому не нужные действия. Зачем-то умывалась и причесывалась, драила квартиру и оплачивала телефонные счета – еще Сенькины! – за переговоры с Южнороссийском.

Унюхав жареное, заявился хозяин комнаты. Потребовал с Насти «деньги вперед или освобождайте жилплощадь». Денег не было, а переезжать к матери Настя не согласилась бы ни за какие коврижки. «Сеньку выпустят! Они во всем разберутся – и отпустят его!»

Настя отнесла в ломбард на Пушкинской гранатовые сережки – дедов подарок – и откупилась от настырного хозяина. А вечерами, когда меркли слабенькие весенние дни, она надевала любимую Сенькину кофту – голубую, с рукавами «летучая мышь», и садилась в кресло. Ей почему-то казалось, что Арсения отпустят именно на закате…

В один из вечеров в дверь действительно позвонили.

Настя не помнила, как летела по коридору, натыкаясь на одежный шкаф и тумбочку для обуви… Как мимолетно поправляла волосы перед зеркалом… Как открыла дверь, сияя улыбкой…

На пороге стоял Эжен. В его руках пахли весной мимозы.

Он прошелся по Насте быстрым, цепким взглядом. Усмехнулся:

– Кажется, ты ждала не меня…

Настя подавила искушение захлопнуть дверь перед его носом. Холодно спросила:

– Ты чего-то хотел?

– Для начала – войти.

Женя оттеснил ее в коридор, закрыл за собой дверь. Приказал:

– Цветами займись.

«Сенька ненавидел мимозы. Почему-то считал, что они пахнут гробами».

Настя послушно вынесла из комнаты вазу, наполнила ее водой, поставила цветы: «А ведь и правда – пахнут мертвым деревом». Эжен уже по-хозяйски расположился в комнате. Безошибочно выбрал Сенькино кресло, закинул ногу за ногу. На губах блуждала гаденькая ухмылка.

– Кофе угостишь? С коньячком, если есть.

Настя просьбу проигнорировала. Молча села в кресло напротив, сложила руки на коленях:

– Ну, говори: зачем пришел?

– О тебе беспокоится мать. Просит вернуться домой.

Настя пожала плечами:

– Мне она не говорила… что беспокоится. Если хочет – пусть звонит сама.

– Нехорошо, Настя, – покачал головой Женя. – У Ирины Егоровны такое горе…

Настя вспыхнула:

– Можно подумать, у меня – сплошная радость.

Женя будто не слышал:

– Это ее родители погибли… Ее мать и отец.

«Дед и мне был, как отец. Даже лучше». На глаза навернулись слезы. А Эжен с нажимом продолжил:

– Она не может потерять еще и дочь. Пожалуйста, прости ее. И вернись к ней, домой…

Настя собралась с силами, выдохнула:

– Ты пришел только за этим?… Я тебя поняла. Все, спасибо. Можешь идти.

Женя проговорил – будто в пространство:

– Я, кажется, просил кофе…

– Обойдешься, – сгрубила Настя. – Проваливай.

Эжен внимательно посмотрел ей в глаза:

– Слушай, цыпочка… Ты такая резкая… В твоей-то ситуации надо быть поскромней. Не боишься пробросаться?

– Не боюсь, – отрезала Настя. – Вали отсюда! И цветы свои поганые забирай! Они гробами пахнут!

Слезы, давно собиравшиеся в глазах, не удержались – хлынули потоком. Ну вот, только этого не хватало – рыдать при противном Эжене! Настя бросилась в кресло, уткнулась носом в спинку. Она не может плакать при нем! Но остановиться тоже не может…

– Ух-ходи! – простонала она сквозь слезы.

Скрипнуло кресло: Женя встал. Настя заплакала еще горше. И почувствовала на своих плечах его сильные руки. Она дернулась, попыталась освободиться. Женя легко поднял ее – Настя молотила его руками и ногами – и, давя стальными объятиями, перенес на диван.

– Я уйду. Сейчас уйду, – успокаивающе приговаривал он. – Ты только реветь перестань… – И неожиданно добавил: – Бедная моя девочка… Сколько же на тебя навалилось…

От неожиданного участия Настя опешила. Зло выкрикнула сквозь слезы:

– Тебе-то что до меня?!

– Да вроде бы ничего, – усмехнулся он. – Жаль просто. Дед с бабкой погибли, жениха посадили, мать родная – последними словами клянет…

Перечисление прозвучало буднично – будто бы Женя читал скучный милицейский протокол. Настя, всхлипывая, спросила (она и не думала раньше, что это ее так волнует):

– А чего… чего мама говорит?

Эжен вздохнул:

– Догадаться нетрудно. Проклинает тот день, когда Егор Ильич пригласил в Москву этого Челышева. Она не сомневается, кто виновен. И твоего Сеню – уже приговорила…