В «Арагви» после премьеры «Трех апельсинов» Светлов написал мне, в конце апреля, в книжку стихов, которые он сочинял, шевеля губами и загадочно-бесовски скривив губы, улыбаясь.

Вот эти стихи:

Наступает весенний рассвет,

Умирает несчастный бюджет,

Два рубля у меня на такси,

Две копейки еще б попросить.

Мне судьбу не заполнить сполна,

Двум прохожим — копейка счета,

Пустота, пустота, пустота,

Неоплаченные счета.

Даже если в гробу я лежал,

Все равно я земле задолжал,

Я все мысли мои соберу,

Сколько раз я сидел на пиру...

6 июня 1963 года

Сегодня, 6 июня, сидел во МХАТе — у Кедрова Мих. Ник. и директора. Кедров — мешковат, доброжелателен, глаза, как у узбека — черно-коричневые, с отливом.

Говорил о том, что он все сегодняшнее в искусстве воспринимает как серьезный курс. «Сегодняшняя современность — это сегодня, плюс двадцать лет вперед. Надо уметь это видеть.

Если Чехов совершил революцию в театре, позволив своим героям мечтать, то Горький утвердил недостаточность мечтаний и обязательность действий.

Сейчас в нашем театре должна произойти очередная революция и сделать ее должны писатели, увидев нового человека. Что — Астров? Рощицу посадил, о лесах мечтал — и то вошел как революционер, как герой.

А сейчас-то похлеще дела происходят! Помните, у одного поэта: «Веласкес, Веласкес, о как ты умел о великом поведать так просто!?» Ведь вы приносите в театр кожицу. Слова — это кожица. А актер обязан увидеть под ней мясо и кости. Когда говорит Отелло — что думает и как ведет себя в это время Дездемона? Это же надо точно понять и точно выразить!

Конфликт? О, конфликт повсюду. В любовном объяснении Ромео и Джульетты—сильнейший конфликт—каждый из них убеждает другого, что любит больше. В вашей пьесе, понравившейся мне, надо понять героику труда на целине (для него — Абакан—Тайшет — явная целина, тут он маленько не силен, да и пусть — не в этом суть).

Тогда бюрократы — ужасно смешные, я очень смеялся, когда их сцены читал, — будут еще более отвратительны зрителю. Дружите с нами... Очень были рады...

П. Тур сказал мне — «Не давайте МХАТу. Будут два года марь-яжить, потом еще испортят. Много вы видели у них интересных постановок последнее время? Вон, Зорина два года мутужили, а вышел пшик».

Вернулся вечером домой: письмо из Прокуратуры, от Волкова. Бессонная ночь: куда направили дело: в Рузу или область? Днем — жизнь, ночью — раздумья. Так уже восьмой месяц. Чувствую, что сдаю.

В ЦДЖ дня два назад сидел с Юрой Казаковым и Валькой Туром.

Рядом, за стеной, шумно ликовал Глазунов в окружении Михалкова, С.С. Смирнова, В. Захарченко и И. Долгополова.

13 июня 1963 года

Сидел вместе с А.Ю. Кривицким, Сашей Сербиным, М. Лукониным, Ю. Трифоновым и Ю. Иващенко в ВТО. Кривицкий был здорово на газах. Блеск остроумия. «Можно мне сказать тост?» Поднялся.

Заикаясь, торжественно, как Левитан, начал говорить:

— Я прошу вас всех выпить вместе со мной за прекрасного чело века, умницу и прозорливца, которому я обязан всем, что у меня есть на земле. Я прошу вас выпить за Александра Кривицкого.

Выпили. Спорили о кино. Иващенко рассказывал, что Романов, новый шеф кино, предложил брать газетам мнение специального отдела печати Главкино на новые фильмы, чтобы не было разнобоя в оценках. Аджубей, кажется, с этим не согласился.

«Нельзя же доводить до абсурда», — сказал Иващенко, выпивая.

— Можно, — ответил Кривицкий. — До абсурда можно, но не до катастрофы, желательно.

Рассказывал, как его защищал Трифонов от какого-то мужика, который лез без очереди в такси.

— Он бросился на меня с кулаками, огромными, как «Слово о полку Игореве»! Юра защитил меня. Он — гений.

Потом он ссорился с каким-то молодым пижоном из-за зажигалки.