День был воскресный. Уже подходила к концу служба в монастырской церкви, битком набитой молящимися женщинами. Они толпились и во дворе, и у церковных окон, и под огромной ветвистой грушей.

Одну группу составляли мирянки — женщины молодые и пожилые, разукрашенные и разодетые, как куклы, в пестрые платья. Они весело болтали, то и дело оборачиваясь, чтобы разглядеть наряды других представительниц прекрасного пола, беспрерывно входивших в ворота. Другая группа состояла из монахинь, в большинстве молодых. Они вели себя не менее шумно, чем мирянки, озирались по сторонам, перешептывались и громко хохотали. Время от времени они гурьбой бросались за какой-нибудь спелой золотистой грушей, упавшей с дерева, и старались вырвать ее друг у друга из рук; потом, раскрасневшись, возвращались к молящимся и крестились.

Служба кончилась.

Поток мирян хлынул из церкви; одни разбрелись по двору, другие разошлись по кельям.

Маленькая, уютная, довольно богато обставленная келья Хаджи Ровоамы едва вмещала гостей. Монахиня, улыбаясь, принимала и провожала их, а Рада, в чистом черном платье и косынке, разносила на красном подносе варенье и кофе. Спустя час наплыв посетителей стал уменьшаться. Но Хаджи Ровоама частенько посматривала в окно, словно поджидая каких-то особенно желанных гостей. Наконец вошло несколько человек: это были Алафранга, Стефчов, пои Ставри, Нечо Пиронков и один молодой учитель. Лицо монахини засияло. Очевидно, их-то она и ждала. Она дружески поздоровалась с новыми гостями, а те обменялись рукопожатием с Радой. Стефчов, тот даже подмигнул молодой девушке и с силой стиснул ее руку. Раду бросило в жар от смущения, и она покраснела, как пион.

— Послушай, Кириак, я опять хочу тебя расспросить, что это за история вышла с доктором, — обратилась Хаджи Ровоама к Стефч ву после обычного обмена любезностями. — У нас тут, знаешь, всякие небылицы рассказывают…

— А что именно? — спросил Стефчов.

— Говорят, будто ты обманул бея — сказал ему, что газеты крамольные, потому что хотел оклеветать Соколова.

Стефчов вспыхнул.

— Кто это говорит — тот осел и подлец. В кармане докторовой куртки нашли газету «Независимость», номер тридцатый, и воззвание. Спросите Нечо.

Нечо Пиронков охотно подтвердил слова Стефчова.

— К чему спрашивать Нечо? Что он знает? — вмешался поп Ставри. — Насчет доктора нам самим все известно. Он, что называется, носит с собой веревку, на которой его повесят. Я еще позавчера говорил это Селямсызу. Ходил к нему в гости пробовать его новую водку… Ну и мастер он приготовлять анисовку! А ты, хаджийка, как себя чувствуешь? Здорова?

— Как видишь, батюшка: живу с молодежью и сама молодею, — ответила монахиня и опять обратилась к Стефчову: — А ты не знаешь, кто подменил газеты?

У Хаджи Ровоамы явно чесался язык рассказать о своем открытии.

— Полиция все узнает.

— Ваша полиция гроша ломаного не стоит… Лучше я тебе сама скажу — кто. Сказать?

Она игриво улыбнулась и, наклонившись, шепнула на ухо Стефчову некое имя. Но шепот ее был так громок, что тайну узнали все. Советник Нечо подбросил свои четки и рассмеялся, молодой учитель многозначительно переглянулся с другими гостями, а поп Ставри пробормотал:

— Сохрани нас, боже, от соблазна нечестивых! Рада смутилась и спряталась в чуланчике.

— Посмотрите на него, посмотрите! — крикнул вдруг Стефчов, показывая пальцем на двор.

Доктор Соколов шел по двору с двумя приятелями. Один из них был дьякон Викентий, другой — Кралич, в новом костюме из серого домотканого сукна, сшитом по французской моде. Все бросились к окну.

Это дало повод монахине рассказать и о втором своем открытии:

— А вы знаете, кто этот человек?

— Приезжий-то? Это некий Бойчо Огнянов, — ответил Стефчов, — сдается мне, он того же поля ягода.

Хаджи Ровоама отрицательно мотнула головой.

— Разве нет? — спросил Стефчов.

— Нет, совсем нет; давай спорить…

— Бунтовщик?

— Нет, шпион! — отчетливо проговорила монахиня. Ошеломленный Стефчов посмотрел на нее.

— И глухие об этом слышали, один ты не знаешь.

— Анафема! — пробормотал поп Ставри.

Хаджи Ровоама следила злым взглядом за доктором и его спутниками. Куда же они зайдут?

— К сестре Христине направились! — крикнула она.

Сестра Христина пользовалась дурной славой. Ходили слухи, что она патриотка, связана с революционными комитетами. Однажды у нее ночевал сам Левский.

— И любят же ее дьяконы, эту проклятую Христину! — заметила Хаджи Ровоама, злобно улыбаясь. — А вы знаете, Викентий хочет снять с себя камилавку! И хорошо сделает малый. Зачем пошел в чернецы смолоду?

— Нет, он поступил правильно: женись молодым или постригись молодым, — возразил поп Ставри.

— Мне кажется, батюшка, он выберет первое.