Впрочем, сейчас Огнянову стало немного не по себе, и, выйдя из кофейни, он спросил доктора:

— Как ты думаешь, за угрозами Стефчова скрывается что-нибудь серьезное?

— У Стефчова на тебя зуб, и он такой негодяй, что давно уже подложил бы тебе свинью, если б мог. Он не ограничился бы одними разговорами.

— А этот Мунчо? Что означают его выходки? Все это начинает меня бесить. доктор засмеялся.

— Брось! Ну что с него взять?

— Да, конечно, все это чепуха; но Стефчов, Стефчов… уж н е разузнал ли он что-нибудь?

— Что он может узнать? Скорей всего это Хаджи Ровоама наплела ему про нас. Сам знаешь, сплетница и часа не может прожить без вздорных измышлений.

— Так-то так, но она опасная ведьма и способна нюхом учуять то, что другому надо увидеть воочию или услышать своими ушами. Стефчова она науськивает, а Раду тиранит…

— Помнишь, какой она распустила слух? Болтала, будто ты шпион! Говорю тебе, все это вздор.

— Но о тебе она говорила другое — правду говорила… Впрочем, надо признать, что бабьи сплетни — это больше но ее части… Да, ты знаешь, завтра Стефчов засылает сватов…

Доктор изменился в лице.

— К Лалке?

— Да.

— Как ты узнал?

— Мне Рада сказала… Разумеется, это дело рук Хаджи Ровоамы. Сватами будут Хаджи Смион, этот вездесущий хамелеон, и Алафранга.

Доктор не мог с крыть своего волнения. Он зашагал еще быстрее. Огнянов удивленно посмотрел на него.

— Доктор, а ты мне не говорил, что сердце твое несвободно.

— Я люблю Лалку, — хмуро отозвался Соколов.

— Она это знает?

— И она меня любит… или, вернее, я нравлюсь ей больше, чем Стефчов. Не думаю, чтоб ее чувство было очень глубоким.

И доктор невольно покраснел.

— К твоему счастью или несчастью, оно глубже, чем ты думаешь, это я точно знаю, — сказал Огнянов, участливо глядя на друга.

— Откуда ты знаешь? — спросил доктор.

— Слышал от Рады: ведь они подруги. Лалка раскрывает ей всю душу. Ты не представляешь себе, сколько слез она пролила, когда тебя увезли в К., и как радовалась, когда ты освободился. Рада все это видела.

— Она — невинное дитя, — глухо проговорил доктор, — она умрет, если ее отдадут за этого…

— Почему же ты не сватался к ней до сих пор? — участливо спросил Огнянов.

Доктор удивленно посмотрел на него.

— Разве ты не знаешь, что ее отец видеть меня не хочет?

— Тогда укради ее!

— Теперь? Когда мы готовимся к восстанию? Быть может, оно вспыхнет только через два года, но, может быть, и завтра, кто знает. В такие неспокойные времена я и думать не могу о женитьбе… К тому же грех навлекать беду на голову девушки.

— Что правда, то правда, — задумчиво проговорил Огнянов, — потому то и я не женюсь на Раде, хотя мог бы этим избавить бедную сироту от многих тяжких горестей и дать ей счастье… Какое у нее сердце, у этой прелестной девушки!.. Но она убивает себя, бедняжка, связывая свою судьбу с моей.

И лицо Огнянова омрачилось.

Доктор не мог отдать себе вполне ясный отчет в своих чувствах к Лалке. Он сказал, что не решается свататься к ней в это беспокойное время, но это было не совсем верно. Истинная любовь не боится опасностей и не знает преград. Правда, он испытывал нечто похожее на любовь к дочке Юрдана, но пока это было лишь слабое чувство, — не страсть, а расположение, возникшее случайно и не пустившее еще глубоких корней. Человек темпераментный, ведущий рассеянную, веселую жизнь, доктор не был способен горячо привязаться к кому-нибудь одному. Его сердце было поделено между женой бея, — если, конечно, верить молве, — Клеопатрой, Лалкой, революцией и кто знает чем еще. Но сейчас, когда он узнал от Огнянова о чувстве Лалки, сладостно и сильно польстившем его самолюбию, и о грозившей ей беде, сердце его неожиданно сжалось от боли. Ему показалось, что он всегда был влюблен в Лалку и не в силах жить без нее. То ли в нем пробудился эгоизм, — а это Чувство глубоко укоренилось в человеческой натуре, — то ли вспыхнула искренняя и пламенная страсть, но так или иначе он был совершенно подавлен мыслью, что Лалка навсегда потеряна для него. Нельзя ли как-нибудь оттянуть помолвку? Устранить соперника? Спасти Лалку? Эти вопросы можно было без труда прочитать на помрачневшем лице Соколова.

Огнянов понял все. Страдания доктора и судьба Лалки возбудили в нем горячее сочувствие.

— Я вызову его на дуэль, этого шелудивого пса! Я должен его убить!.. Иначе он начнет убивать других! — вспыхнул вдруг Огнянов.

Друзья шли мрачные. Огнянов внезапно остановился.

— Хочешь, я ему скажу, чтобы он и думать о ней не смел? — проговорил он с решительным видом. — Хочешь, дам ему пощечину в кофейне при всех?

— Он проглотит ее, как глотает все прочее. Ведь у него ни стыда, ни совести… Да это и не поможет.

— По крайней мере, я его опозорю.

— Для Юрдана Диамандиева пощечина не позор.

— Но девушка все узнает!

— Лалку не спрашивают, да и сама она преклоняется перед волей отца, — с грустью проговорил доктор и подал руку приятелю.

— Уходишь? Вечером пойдем к попу Ставри?

— Мне что-то не хочется. Иди один.

— Нет, надо пойти. Слово дали. Поп Ставри, конечно, звезд с неба не хватает, но он человек честный… Там, быть может, и придумаем что-нибудь.