— Мышка в мышеловке! — ответил Мердевенджиев, разматывая шарф.

— Как? Сам выдал себя?

— Весь побледнел, позеленел и задрожал… Он и есть!

— А что он сказал?

— Попросил у меня газету… Это в первый раз, — раньше он презирал ее не меньше, чем меня…

Стефчов вскочил и всплеснул руками.

— В чем дело? — спросила Хаджи Ровоама, ничего не понимая.

— Неужели он не догадался, что это ловушка? — проговорил Стефчов.

— Нет. Я сделал вид, будто углубился в чтение и ничего не замечаю, а на самом деле видел все. Медведь спит, а ухо держит востро, — добавил Мердевенджиев гордо.

— Браво, Мердевен! И с пасквилями ты справился, — написаны мастерски. Тебе бы редактором быть!

— Так вы уж не оставьте Мердевена… Местечко освобождается… Похлопочите за меня.

— Будь спокоен, похлопочу.

Певчий поблагодарил Стефчова на турецкий манер — приложив руку к груди.

— Я и с Поповым думаю свести счеты… Смотрит на нас, как бык, и к тому же — сторожевой пес Кралича.

— Какого Кралича? — спросила Хаджи Ровоама, удивляясь тому, что первый раз в жизни она чего-то не знает.

Занятый своими мыслями, Стефчов не отвечал ей и рассеянно смотрел в окно.

— Да, а ты знаешь, что вчера попечители приходили в школу? — снова начал Мердевенджиев.

— Кто именно?

— Все… Михалаки предложил уволить Кралича, но остальные встали на его защиту. Марко Иванов больше всех старался… Сделали ему только замечание за песню, и все. Словом, вышел сухим из воды.

— Марко души не чает в этом Краличе, но когда-нибудь он за это поплатится… И что он суется не в свое дело?

— А Мичо?

— Мичо тоже стоит за Огнянова.

— Понятно! Ворон ворону глаз не выклюет. Мичо на каждом шагу поносит правительство, а Марко поносит турецкую веру.

— Покатился горшок, да попал в мешок, — пробормотала Хаджи Ровоама.

— А Григор? А Пинков?

— И они под их дудку пляшут.

— Пусть меня черти возьмут, если я не закрою эту их школу!.. Пусть там кричат только совы да филины ухают! — кричал разъяренный Стефчов, бегая взад и вперед по келье.

— Правильно. Свяжи попа, и приход смирится, — отозвалась монахиня. — Все развратные и бунтовщические песни из этих школ вышли… А кто же все-таки этот Кралич?

— Кралич — это королевич, будущий король Болгарии, — отшутился в ответ Стефчов.

Мердевенджиев взял свой фес и открыл дверь.

— Не забудь, пожалуйста, о моем дельце, Кириак! — попросил он, выходя из комнаты.

Бедняга певчий думал, что все кончится увольнением Огнянова, место которого он мечтал занять.

— Сделаем — своя рука владыка.

Стефчов остался, чтобы поговорить наедине с монахиней о другом важном деле — своем сватовстве к Лалке… В конак он отправился, когда сумерки уже сгустились.

На Пиперковой улице ему повстречался Михалаки Алафранга.

— Ты куда, Кириак?

— Знаешь новость? «Дунав» окончательно сорвал маску с Огнянова и показал его таким, какой он есть! Оказывается, из Диарбекира бежал заключенный, и его всюду разыскивают… Могу поклясться, что это он, Огнянов… Живет под чужим именем.

— Что ты говоришь, Кириак? Так, значит, он опасный человек, из-за него могут пострадать и невинные люди… Недаром я вчера предлагал его выгнать, — такой учитель нам не ко двору… Ты куда идешь? Расскажи обо всем бею, пусть примет меры…

— Не мое это дело, у меня и газеты-то нет, она у Мерде венджиева. Это он все знает… — схитрил Стефчов, стремясь заранее отвести от себя подозрения в предательстве. О певчем он упомянул умышленно, чтобы потом все свалить на него.

— Расскажи, расскажи бею: окажешь большую услугу об ществу, — повторил Михалаки совсем просто и естественно, так же, как сказал бы Стефчову, что на базаре появилась хорошая рыба, и посоветовал бы купить ее. — Ну, а завтра мы с Хаджи Смионом идем к деду Юрдану… Уже можно поздравить тебя.

Дело в шляпе.

И Михалаки пожал руку Стефчову. — Спасибо, спасибо.

Уже настала ночь. Стефчов и Михалаки пошептались еще немного и разошлись в разные стороны.

Стефчов тронулся в путь, напевая турецкую любовную песню. Он шел в конак.

Когда совсем стемнело, Соколов и Огнянов направились к дому попа Ставри, стоявшему на самой окраине города.

Друзья молча шли по темным улицам. Оба о чем-то задумались. Огнянов уничтожил номер газеты «Дунав», единственный экземпляр в городе, и это его немного успокоило. К тому же и в поведении Мердевенджиева он не заметил ничего угрожающего. Зато сам он почувствовал себя готовым к поступкам самым дерзким, доходящим до безрассудства. Так всегда бывает с тем, для кого опасность и риск стали родной стихией. Но все же легкое облачко сомнения омрачало душу Огнянова. Доктор был озабочен еще больше…