Но когда армия была посажена на суда и тронулась в путь, налетел ужасной силы шторм. Много кораблей потонуло, некоторые, потеряв управление, разбились о береговые скалы. Лишь один корабль, на котором находился сам Германик, донесло до устья Везера. Шторм бушевал несколько дней. Германик, охваченный отчаянием, назвал себя вторым Варом и хотел броситься в воду и утонуть, но друзья удержали его.

Ту часть флота, которая шла по Эльбе, постигла не менее ужасная участь: суда вынесло в море. Буря разметала беспомощные корабли — одни затонули, другие каким-то чудом прибило к небольшим островкам, а несколько судов донесло до берегов Британии. Солдатам, бывшим на этих судах, пришлось просить помощи у местных царьков. Те колебались: со времен Юлия Цезаря отношение к римлянам в Британии было не очень дружелюбным. Но все же официально Британия выплачивала Риму дань — и местные властители сочли более выгодным для себя вернуть солдат Германику. Лишь несколько сот человек, выброшенных на британский берег в разных местах поодиночке, были захвачены в рабство.

После того как шторм утих, Германик принялся собирать свою армию. Отовсюду к нему приходили измученные солдаты, некоторые притаскивали с собой корабли, волоча их по реке на веревках. Прошло еще много времени, прежде чем собрались все, кто остался. Потери оказались огромными — до половины армии унес нежданно налетевший шторм.

Это бедствие римлян для германцев стало настоящим праздником. Арминий воспрянул духом, кричал, что боги покарали захватчиков, что теперь остается только добить их, — и навсегда Германия забудет про римское владычество! Он снова начал собирать войска и готовиться к последней битве.

Но Германик уже пришел в себя после катастрофы. Он предполагал, что германцы воспользуются бедственным положением его армии. Разведка подтвердила его предположения. И тогда Германик нанес Арминию упреждающий удар. Разделив свое войско на две части, он напал и на Арминия, и на те племена, что собирались выступить ему на подмогу. И опять была одержана победа. После чего Германик уже мог со спокойной совестью отводить армию на зимние квартиры.

На Рейне его ждало письмо Тиберия с категорическим требованием возвращаться в Рим для того, чтобы отпраздновать давно уже назначенный Германику триумф.

Гай Саллюстий Крисп, богатый римский всадник, остро ощущал шаткость своего положения.

В свое время он пользовался расположением Августа и настолько привык быть значительным лицом (не по должности, а по существу, ибо только благосклонность императора наделяет человека подлинной значительностью), что возомнил себя столь же нужным и Тиберию. Для пущей уверенности Крисп хотел оказать новому императору какую-нибудь важную услугу, но не мог придумать какую, пока Ливия не удостоила его частной беседы. Он обрадовался и с готовностью согласился организовать убийство Агриппы Постума. Крисп знал — соверши он нечто подобное по просьбе Августа, тот непременно наградил бы его, как и положено награждать за верную службу. Но с Тиберием получилось совсем иначе. Он отказался признать свою причастность к этому убийству, и Крисп оказался в самой трудной и опасной ситуации за всю свою жизнь.

На Ливию тоже не было надежды. Даже если она и могла бы представить сенату письменный приказ Августа, — а его на самом деле не было, — то вряд ли стала бы портить чистоту репутации покойного мужа, необходимую ей для собственного величия, ради спасения репутации, а может быть, и жизни Саллюстия Криспа, не нужного ей вовсе.

Хвала великим богам — они наслали на Рим разные бедствия, и сенаторам стало не до разбирательств. Однако в общественном мнении Крисп так и остался человеком, по собственной воле казнившим заключенного, чья вина для многих была под большим сомнением.

Время шло, и Крисп видел, как Тиберий укрепляет свою власть — все делается под видом исполнения законов и обеспечения безопасности государства, но каждое деяние в первую очередь служит интересам императора. Одно за другим, подобно камням, укладываемым друг на друга, они образуют неприступную стену вокруг Тиберия, и из-за этой стены, неуязвимый, он может безошибочно и беспощадно поражать своих врагов. Чего стоило одно возобновление процессов об оскорблении величия! При Августе закон об оскорблении почти не применялся — для того чтобы человека по нему осудили, тому следовало совершить что-нибудь конкретное, наносящее императору ощутимый вред. За едкие эпиграммы и прочую поэтическую сатиру в свой адрес никого не наказывали ни Юлий Цезарь, ни Август. При Тиберии стало возможным привлечь к суду человека, если он вошел в уборную, имея при себе монету с изображением Августа. Да что монета! Если он чихнул, будучи обращен лицом в сторону статуи императора — не важно какого, Августа или Тиберия. Убийство из-за денег Считается меньшим преступлением, чем оскорбление величия. Убийца только убивает и грабит, зная при этом, что совершает преступление, а оскорбителем может стать человек, который всего лишь переусердствовал в выражении преданности императору: так был обвинен претор Вифиний Граний Марцелл, снявший голову со статуи Августа и заменивший ее головой Тиберия. Он был оправдан, но лишь потому, что успел для снятой головы заказать новый торс.

Таким же опасным преступником мог в любую минуту оказаться и Крисп — разве он не ссылался на то, что якобы Август велел зарезать собственного внука? И только один человек мог оградить Криспа от обвинений и возмездия по закону. Это был сам император Тиберий. Крисп просто обязан был что-то сделать, чтобы доказать Тиберию свою нужность и верность. И тут боги, словно сжалившись над пребывающим в смятении Криспом, послали ему самую великолепную возможность, о которой можно было только мечтать.

Агриппа Постум объявился — живой и здоровый, пылающий жаждой мщения. Это, как выяснилось, был некий Клемент, вольноотпущенник, бывший раб настоящего Агриппы Постума. И он представлял собой весьма серьезную угрозу спокойствию государства.

Уже несколько внутренних областей Италии были охвачены беспорядками: население там признавало самозванца за того, чью роль он вознамерился сыграть. Жители отказывались подчиняться распоряжениям сената, возглавляемого Тиберием, — этому во многом способствовали поддельные письма Августа, в которых Постум назывался единственным и законным наследником престола. Фабриковал и распространял эти фальшивки конечно же сам Клемент, но не один он — в таком деле у него нашлось много добровольных помощников, и среди них весьма влиятельные лица, в частности некоторые сенаторы. Город Остия стал настоящей резиденцией и оплотом Клемента — там традиционно почитали отца Постума, Марка Агриппу, и ненавидели Тиберия. У самозванца-вольноотпущенника набралось уже порядочное войско, основу которого составляли военные моряки, чьи отцы и деды когда-то одержали славную и великую победу под командованием Марка Агриппы при Акции над флотом мятежного Марка Антония [66] .