Солнце садилось и освещало белое поселение на верхушке горы – то самое, где она жила у Димитриса и его бабки.

А здесь, внизу, на пляже, как раз рядом – ресторан, где она трудилась и где впервые встретилась с Зетом. И рукой подать до кондитерской, где Таня подружилась с французской троицей…

Но сейчас никого из ее знакомых нет с ней рядом. И она не спешит ни к кому на свидание, а просто гуляет. Но зачем-то идет почти по колено в воде. От этой прогулки – почему-то по морю – в душе потихоньку нарастает тягостное чувство. Сладость сна с каждой минутой превращается в тревогу.

А вокруг – и на пляже, и в воде – ни души. «Правильно, – понимает Таня, – сезон ведь уже закончился». Но почему она-то оказалась здесь? Почему бредет в воде вдоль берега? Этого девушка не понимает. Как не понимает и того, зачем она одета в красивое вечернее платье алого цвета, с глубоким декольте и обнаженной спиной. Платье довольно длинное, и ей приходится поднимать его, чтобы подол не замочило, а выйти из воды Таня (в своем сне) не может. От этого она тоже испытывает нарастающее неудобство, словно опять оказалась на этом пляже совсем голой.

А еще на Тане очень красивые и дорогие драгоценности. На шее – ожерелье с бриллиантовыми подвесками, на запястье – витой браслет белого золота, мочки ушей оттягивают серьги – их она не видит, лишь чувствует на ощупь: тоже наверняка блистательные и недешевые.

И вдруг она замечает: навстречу ей, тоже вдоль линии прибоя, идет Зет. Он почему-то одет в костюм рокера: кожаная косуха с заклепками, кожаные же штаны и высокие шнурованные ботинки – и в них он шлепает прямо по воде. Молодежный наряд ужасно ему не идет – из-за него стало особенно заметно, что он далеко не юн. Приталенная куртка подчеркивает обычно не видный, но теперь довольно объемный животик.

Лицо у Зета сосредоточенное, хмурое – он явно направляется к Татьяне для того, чтобы отчитать ее. Естественно, ей не хочется снова слушать его нотации. Однако она вдруг думает: нет, уж лучше пусть он заговорит. Ведь если он промолчит – значит, он умер. Покойники не разговаривают, когда ты их во сне видишь. А если он вдруг хоть что-то произнесет – значит, живой. И Таня начинает страстно желать, чтобы он хоть что-нибудь сказал – пусть даже ругается, устроит ей очередную взбучку… И вот – Зет подходит вплотную.

«Ну, говори же!» – хочется воскликнуть ей, но она не может. А Зет, вместо того чтобы сказать хоть что-нибудь, вдруг хватает ее обеими руками за запястья. Его пальцы, словно клешни, больно сжимают Танины руки. А потом он зачем-то с силой тянет Татьяну на себя, пытаясь повалить ее в воду.

«Что ты делаешь? – пытается крикнуть Таня. – Не надо, я испорчу платье!» Но голоса нет. Однако больше, чем за платье, она отчего-то боится за драгоценности, девушка почему-то знает, что от соприкосновения с водой они растают, словно сделаны из сахара.

И еще: ни в коем случае нельзя упасть в море. Потому что увидеть себя во сне в воде – плохая примета, означающая смерть. И Татьяна изо всех сил упирается, сопротивляется Зету. А он все тянет и тянет ее за запястья на себя и книзу – и вдруг, в какой-то момент, отпускает железную хватку.

Таня по инерции отшатывается назад, пытается отступить на шаг, чтобы удержать равновесие, но тут ее противник поступает коварно: ставит ей подножку и одновременно толкает в плечо – и она спиной летит, летит, летит в воду… И за долю секунды до того, как погрузиться в море, думает – обреченно и даже успокоенно: «Ну, все. Зет не заговорил – значит, он умер, и я тоже умру…»

И с этой мыслью она просыпается.

Сон оставил после себя тяжелое чувство. В первый момент, когда Татьяна открыла глаза, она долгое время не могла понять, где находится.

В особняке у Зета? Нет. На Серифосе у Димитроса? Тоже нет. На яхте у французов? Нет. А может, наконец, у себя дома, в новой квартире в Отрадном? А все, происходившее с ней раньше, все дикие и странные приключения ей просто приснились? Нет, к сожалению, тоже нет.

Правда заключалась в том, что она открыла глаза в помещении, где раньше никогда не бывала. И комната (если не считать, что она не помнит, как здесь оказалась) ей скорее нравилась. Она походила на номер в дорогой, пятизвездной гостинице на хорошем курорте. Чем-то сродни тому, в котором она некогда отдыхала на Мальдивах, – только лучше, просторнее и богаче.

Идеально чистое льняное белье, под которым нежилась Таня.

Добротная кровать из натурального дерева. Под стать ей тумбочка и шифоньер. Окно затенено бамбуковыми жалюзи. На комоде с зеркалом – букет роскошных тропических цветов.

В такой обстановке не хотелось вспоминать дурной сон. Нет, сны – пустое. Особенно такие, как у нее сейчас. Ведь ее явно опять напичкали каким-то препаратом…

Таня совершенно не помнила – как же она очутилась в этой красивой, чистейшей комнате. Но, в отличие от пробуждения на острове Серифос, в голове, слава богу, хотя бы сохранились детали того, что с нею происходило раньше – вплоть до той минуты, когда она, стоя за спиной Зета в коридоре его особняка, вдруг почувствовала, как сзади ее ударили по голове… Она помнила аукцион, виллу с бассейном, Нгуена. Помнила известие о гибели французов, письмо Костенко и ночную перестрелку… А вот что творилось с нею после того, как она потеряла сознание?.. Или – что творили с нею?..