– Все хорошо?

– По большей части.

– Но не совсем.

Он пожал плечами, но не оторвался от компьютера.

– Дом… жалко.

– Мы купим другой.

– Знаю. Но он не будет прежним.

– Он будет лучше, – пообещал я.

– Возможно. Почему нет?

На экране ноутбука «висел» трехмерный чертеж какой-то сложной установки, части которой вращались по команде Майло.

– Что это? – спросил я.

– Точно сказать не могу.

– Откуда взялось?

– Вот это я и пытаюсь понять.

– Ты думаешь, я – идиот? – спросил я после паузы.

– Нет.

– Рано или поздно каждый ребенок думает, что его отец – идиот.

Шестилетние открыто выражают теплые чувства. Подростки закрываются ото всех и демонстрируют враждебность. Двадцатилетние приходят в себя после периода подросткового гормонального безумия, но не подпускают вплотную.

Шестилетний Майло умом не уступал двадцатилетним, эмоционально находился на уровне десяти, может быть, одиннадцати лет. Выражение привязанности и любви иногда смущало его, но еще не вызывало отторжения.

– Я никогда не подумаю, что ты – идиот. – Он не отрывал глаз от экрана.

– Подожди. Сам увидишь.

– Никогда, – повторил он, пожевав нижнюю губу.

– Я люблю тебя, Майло.

Он кивнул.

– Да.

И тут я заметил, что тоже жую нижнюю губу. Сменил тему:

– Где Лесси?

Он указал на двустворчатую дверь стенного шкафа, справа от большого плазменного экрана.

– Она в шкафу?

– Да.

– Ты посадил ее туда?

– Нет.

– Твоя мать посадила ее туда?

– Нет.

– Она забралась туда сама?

– Думаю, да. Ей там нравится.

Я подошел к плазменному телевизору и открыл створки двери стенного шкафа, на которые указывал Майло.

Лесси сидела в шкафу, мордой ко мне, улыбаясь и помахивая хвостом.

– Почему она хочет сидеть в шкафу? – спросил я Майло.

– Думаю, ей не нравится эта штуковина.

– Какая штуковина?

– На экране компьютера. Я, действительно, не знаю, что это такое.

– Она прячется от штуковины в шкафу?

– Не думаю, что она прячется.

– А что она там делает?

– Вероятно, медитирует, – предположил Майло.

– Собаки не могут медитировать.

– Некоторые могут.

– Выходи оттуда, – обратился я к Лесси. – Выходи оттуда, девочка.

Она не шевельнулась.

– Ладно, – я кивнул. – Пусть остается в шкафу, но дверь я закрывать не буду.

– Как хочешь.

Прежде чем я пересек половину гостиной, меня вновь привлек потрясающий вид из окна.

Десятки бросивших якорь яхт и моторных катеров покачивались на воде. Добраться до них или вернуться на берег владельцы могли только на маленьких лодках.

За дальним берегом бухты холмы поднимались к Тихоокеанской береговой автостраде. За ней поднимались новые холмы, а над ними громоздилось небо в черных, раздувшихся, угрожающих облаках.

Никто не мог знать, где мы, но предусмотрительность (или моя паранойя) требовала, чтобы я опустил шторки в первом из двух зазоров трехслойного окна. С наступлением темноты, подсвеченные лампами, горящими в доме, мы стали бы идеальной целью для любого стрелка, устроившегося на волноломе или на одной из яхт или катеров в бухте.

За моей спиной, у плазменного телевизора, захлопнулись створки двери стенного шкафа.

Когда я оглянулся, Майло сидел за ноутбуком, но собаки я не увидел.

Окна кабинета выходили не на бухту, а мебель я нашел слишком уж современной. Сел на стул из стали и кожи за стол из стали и стекла, который служил как письменный.

Ранее активировал одноразовый мобильник. Он продавался с предоплаченными минутами, так что мне не пришлось ни называть свою фамилию, ни показывать кредитную карточку.

Теперь же я глубоко вдохнул и набрал номер родителей Пенни. Услышал голос Гримбальда (урожденного Ларри):

– Бум.

– Привет, Грим, это я, Кабби.

Я полагал, что грозностью голоса Гримбальд наверняка мог соперничать с викингами.

– Эй, Милашка! – он крикнул Клотильде. – Это наш любимый мальчик, знаменитый писатель.

– Я не такой знаменитый, Грим.

– Ты куда более знаменитый, чем я, несмотря на то, что я всю жизнь взрывал дома.

– Послушай, Грим, я хотел созвониться с вами до того, как вы увидите все это в новостях.