Отвернувшись от второй картины, я сразу перешел к делу:

– Миссис Кейсес, ваш сын дружил с Томасом Лэндалфом?

Она смотрела мне в глаза так же прямо, как Пении, и я видел, что она уже решила довериться мне.

– Да. Они были близкими друзьями.

– Генри верит, что Том Лэндалф убил жену и дочь, а потом облил себя бензином и поджег?

– Нет, мистер Гринвич, не верит.

– Пожалуйста, зовите меня Кабби.

– Спасибо, Кабби. Я – Арабелла. Белла для друзей.

– Не задавался ли Генри вопросом, что на него напали те самые люди, которые убили Лэндалфов?

– Он в этом уверен. Но полиция считает, что дело Лэндалфа закрыто. И в деле Генри никакого прогресса нет.

– Белла, люди, которые убили Лэндалфов и изувечили вашего сына… теперь пытаются убить мою семью и меня.

– Тогда да поможет вам Бог, Кабби. И я уверена, Генри захочет вам помочь. Полагаю, вы хотите его увидеть.

– Если этим я не очень нарушу его покой.

– Вы готовы к встрече? Знаете, что они с ним сделали?

– Да. Но я понимаю, есть разница – услышать и увидеть своими глазами.

– Разница есть, – согласилась Белла. – Запомните только, ему не нужны ни жалость, ни даже сочувствие. Особенно от человека, которым он восхищается, такого, как вы.

Я кивнул.

– Я его не оскорблю.

– Вы, возможно, слышали полицейскую версию о том, что Генри познакомился с какими-то людьми в баре для геев и куда-то уехал с ними, не подозревая, что попал в руки психопатов.

– Я такого не слышал.

– Это неправда. Генри – не гей, и изувечили его не геи. Его разбудили в этом самом доме, куда-то увезли глубокой ночью… и вернули двумя месяцами позже. Пожалуйста, подождите здесь. Я скажу, что вы пришли в гости.

Десять минут, проведенных в одиночестве. Я любовался двумя картинами.

Больше Генри Кейсес не написал ни одной. В возрасте тридцати шести лет его ослепили, закапывая в глаза кислоту. И кисти ампутировали в запястьях с хирургической точностью.

Возможно, потому, что он очень красноречиво говорил о живописи и культуре, не одобряя идеологическое искусство, ему вырезали язык и голосовые связки.

И теперь он жил, ничего не видя, ничего не чувствуя на вкус, лишенный простых средств общения, не имея возможности выплеснуть свой талант, все еще по эту сторону смерти, но, возможно, в самые тяжелые моменты думающий о том, а не сделать ли ему последние в этом мире шаги.

Большую гостиную на первом этаже, где раньше принимали гостей, превратили в совмещенную спальню, кабинет и мастерскую. Деревянный пол не застилал ковер.

Мольберты, кисти и краски предполагали, что Генри как-то продолжал работать, но никаких картин я не увидел.

С босыми ногами, в джинсах и фланелевой рубашке, он сидел на вращающемся стуле на колесиках у компьютера. Повернулся к нам, когда мы приблизились.

Его стеклянные глаза (на самом деле пластиковые полусферы), подсоединенные к глазным мышцам, двигались, как настоящие глаза, но он ничего не видел.

Он оставался красивым мужчиной, и ни по выражению его лица, ни по манере поведения не чувствовалось, что Генри признал себя побежденным.

Механические кисти (не протезы, напоминающие настоящие кисти, а роботизированные устройства с тремя пальцами) подсоединялись к культям и, вероятно, управлялись нервными импульсами.

Когда я говорил, что очень рад встрече с ним и восторгался картинами, которые видел в библиотеке (надеюсь, у него не возникло сомнений в моей искренности), он слушал с улыбкой.

Потом повернулся к компьютеру и клавиатуре и одним стальным пальцем начал печатать.

Наверное, я не смогу представить себе, какие титанические усилия потребовались ему, чтобы научиться находить нужные клавиши без помощи глаз и пальцев, которые чувствовали, к чему прикасаются.

Когда он закончил, я предположил, что могу подойти ближе и прочитать написанное, но, прежде чем сделал первый шаг, он нажал на еще одну клавишу, и синтезированный голос компьютера озвучил написанное: «Я – ваш преданный поклонник. Прочитал половину последней книги. Блестяще».

Белла указала на портативный сидиплеер и аудиоиздание романа «Джаз ясного дня» на столике у дивана.

Его мать уже объяснила причину моего прихода сюда. Он согласился ответить на мои вопросы, более того, ему не терпелось помочь нам.

Я рассказал ему о Ширмане Вакссе, о том, чего мы уже натерпелись от критика.

Ранее, в телефонном разговоре, Вивьен Норби назвала Ваксса не просто загадкой, а черной дырой. Проведя в Интернете многие часы, она не смогла выудить оттуда что-то такое, чего мы уже не знали.