— Пусть это будет сказано между нами, господин Бардин. Если русские проиграют новую битву, они поставят меня и моих друзей в положение, которое близко к безвыходному… — однако поездка в Москву пошла Бивербруку на пользу — еще недавно англичанин говорил, что в нелегкое положение его поставит перед все теми же коллегами министра успех русского оружия.

— Ну что ж, им надо выиграть эту битву хотя бы для того, чтобы не осложнять вам жизнь.

— Но вы-то полагаете, что битва будет выиграна, господин Бардин?

— Если мы ее проиграем, то проиграем одни, господин министр. Если выиграем, — тоже одни…

Бивербрук приподнял плечи, точно из окна потянуло холодным дыханием осени. Чем-то последняя фраза Бардина напоминала Бивербруку замечание Сталина о броневиках — в ней была гордая неприязнь, не сдающаяся, несмотря на все испытания и беды.

Хотя встреча со Сталиным назначена на шесть, было условлено, что Бивербрук и Гарриман приедут в Кремль за четверть часа до встречи.

Большие настенные часы с боем отсчитали урочное время, а гостей не было.

Бардин видел, как Литвинов, сидящий в стороне над текстом советского меморандума, снял очки и взглянул на часы, точно хотел убедиться, соответствует ли их бой движению стрелок.

— Прошлый раз они были вовремя? — спросил Литвинов Бардина.

— Да, разумеется, Максим Максимович. — Он подошел к окну, из которого была видна торцовая гладь перед подъездом. — По-моему, их машины подошли.

Литвинов свернул вдвое текст меморандума, положил в папку.

— Не думаете ли вы, что они имеют уже мнение своих правительств по итогам первых двух дней? — спросил Литвинов, захлопывая папку.

— Мне кажется, да… не могут не иметь. Сегодня надо давать ответ, — сказал Бардин, отходя от окна. Англо-американцы должны были войти с минуты на минуту.

— Вы слушали сегодня радио? — спросил Литвинов, вставая. — По-моему, немцы усилили нажим, быть может, в надежде оказать влияние на ход переговоров.

— Они не думают, что переговоры закончатся сегодня, — заметил Бардин, приближаясь к Литвинову. Сейчас они стояли в дальнем конце комнаты, дверь, в которую должны были войти англо-американцы, была прямо перед ними.

— А вы думаете? — спросил Литвинов, и в его глазах, увеличенных выпуклыми стеклами очков, отразилась ироническая улыбка.

— Да, так мне кажется. Хотелось, чтобы это было так, очень… Я бы на их месте начал беседу с того, что без обиняков выложил бы все, что они имеют сказать. Тот раз чашу терпения могла переполнить одна капля…

— Чашу терпения? Чью, Георгий Иванович?.. — Литвинов звал Бардина так.

Бардин усмехнулся.

— Известно, чью. Как мне показалось из беседы с Бивербруком, вряд ли он заинтересован в неудаче переговоров. Разумеется, лично Бивербрук, как и Гарриман, а затяжка переговоров… не способствует успешному их завершению. Нет, не только потому, что может разразиться немецкое наступление, есть и другие факторы…

Литвинов слушал Бардина. Его глаза посуровели, губы недовольно оттопырились, хотя всем своим видом Максим Максимович показал, что сказанное Бардиным ему симпатично.

— Вы знаете, Георгий Иванович, я думал об этом же, но поторговаться и они могут, жестоко поторговаться. Для них тот, кто не торгуется, плохой бизнесмен и плохой политик. Впрочем, в стремлении выторговать им где-то изменило чувство меры.

— Они это поняли, Максим Максимович?

— Мне так кажется, но будем иметь возможность себя проверить.

Как это было в дни пребывания Гопкинса в Москве, Бардин последнее время все чаще встречался с Литвиновым. Его знание англоамериканских дел, его связи в англосаксонском мире, его знание языка и фактов были очень полезны переговорам. Иностранцы по-своему расценили участие Максима Максимовича в контактах с англосаксонским Западом. Они хотели рассмотреть в этом признак нового курса в советской политике, рассчитанного на дружбу с миром, говорящим по-английски. Разумеется, дело было не в переориентации, а в личных достоинствах самого Максима Максимовича. Обидно, чтобы в такое время, как нынешнее, простаивала такая сила. Сам Литвинов с воодушевлением взялся за новое дело. Человек деятельный, чья жизнь прошла в жестокой борьбе с фашизмом, он видел в своем нынешнем труде продолжение того, что делал вчера. В той последовательности, с какой Литвинов привлекался к переговорам в более чем скромном качестве переводчика вначале с Гопкинсом, а потом с Бивербруком и Гарриманом, мог быть, как думал Бардин, и замысел — в дипломатии, как подсказывал Егору Ивановичу опыт, шаг такого рода оправдан, если есть перспектива.

Когда на пороге появились гости, Литвинов, как показалось Бардину, не без тревоги взглянул на большой желтый портфель в руках Бивербрука. Портфель напоминал саквояж, с каким провинциальные врачи навещали больных на дому. Если учесть, что прошлый раз англичанин был с папкой, то можно было предположить, что главное сражение произойдет сегодня.

Бивербрук увидел Литвинова и взмахнул свободной рукой.

— Геббельс все уже определил за нас! — воскликнул Бивербрук. — Однако такая наглость!