Слава оставил выпад друга без внимания. Он взял со стола книжку, поморщился и, бегло просмотрев ее, положил на место.

— Самый лучший учебник — это кабина самолета.

— Я не отрицаю. Но опыт…

— Опыт — это теория победителя и побежденного, если он остался в живых. Помнишь формулу боя Покрышкина?

— Высота, скорость, маневр, огонь.

— Правильно, — одобрил Слава. — А все это, вместе взятое, называется импровизация, то есть умение вести бой свободно, и действия твои в этот момент должны быть так же легки, как раскованная мысль. В бою, как правило, гибнут «академики», их губит стандартность мышления.

— Значит, этот учебник…

— Не надо впадать в крайности, — перебил Слава, — учебник — это только пособие, я узнал из него, как нужно драться на горизонталях и вертикалях, и все-таки любая классическая схема боя — это уравнение со многими неизвестными. И чтобы решить его, необходима фантазия, артистичность, если хочешь.

— Ты и на зачете будешь импровизировать? — ехидно спросил Никита.

— Попытаюсь, но боюсь, что наш бухгалтер, — всех скучных людей Слава почему-то называл бухгалтерами, — не поймет меня. Он плохо знает французские поговорки.

— Например? — улыбнулся Никита.

— Не так страшен чемпион, как человек, не умеющий владеть шпагой.

— Думаю, что последним будешь ты. — Никита вскочил, сделал на руках стойку, отжался и, вернувшись в нормальное положение, рявкнул: — Славка, сгинь! Дай мне хоть азы выучить!

— До связи, — сказал Слава, поднимаясь.

— Ты только все деньги не трать! — крикнул ему вслед Никита. — Они нам завтра пригодятся.

— Не волнуйся, мне батя перевод прислал.

Никита взялся за учебник, но на глаза попался конверт. Письмо было от брата. Димка учился в девятом классе, и школа, по-видимому, стала единственным убежищем, где он мог отдохнуть от родительской опеки. Это Никита понял из первых же строчек. Но Димка не унимался и дальше.

Никита, — стонал он, — после твоего внезапного бегства (отец считает тебя дезертиром — не более, не менее: кричит, что ты удрал с какого-то трудового фронта, на легкие харчи, где котелок не обязателен, и что ты вообще лодырь) меня взяли в такой оборот, что хоть волком вой. Хотят устроить в текстильный и мотивируют это тем, что в какой-либо другой институт я самостоятельно поступить не смогу. Ты понял? Они, наверное, думают, что я тупица. Никита, не обращай на них внимания, не обижайся и обязательно приезжай в отпуск домой. Посоветуемся и решим, как устроить мою дальнейшую жизнь. Между прочим, есть ли возможность поступить в твое училище сразу же после десятилетки? Я ходил в аэроклуб, но меня погнали, сказали: «Паспорт сперва получи». Я им говорю: «У меня первый разряд по боксу». А они свое: «До шестнадцати дорасти». Странные люди!

P. S. Вчера встретил на улице твою Галку Звонареву, ту самую, за которой ты в институте бегал. Поинтересовалась, как ты, а после сказала, что ей очень нравится форма американских летчиков. Я ей посоветовал к ним и катиться. В вежливой форме, конечно.

P. S. Пиши на главпочту. Твои письма первым читает отец. И если что-нибудь не так…

Отец Никиты Василий Никитович Мазур был один из тех людей, о которых говорят: «товарищ сугубо штатский». Он прежде всего ценил в человеке ум и эрудицию, а все остальные качества считал неким приложением. Тому, кто пытался оспаривать это убеждение, приходилось лихо — он сталкивался с принципиальностью, жесткой и непримиримой.

На своих детей, в особенности старшего, Никиту, Василий Никитович возлагал большие надежды и был уверен, что сыновья не подведут — успешно закончат институт, аспирантуру, защитятся, а там… глядишь, и на докторскую потянут. Сам Василий Никитович работал в научно-исследовательском институте химического волокна, заведовал одной из самых перспективных лабораторий и, по мнению сослуживцев, фигурой в своей области был далеко не последней. Но ему не везло. И крепко. Кандидатскую он защитил в тридцать, а вот докторскую… одолеть не мог Часто за чаем, когда ребята были уже в постели, он говорил жене, неторопливо попыхивая трубкой: «Дети докажут, чего я не сумел, всего добьются…» И многозначительно, светло и чисто, улыбался.

Первым сошел с дистанции Никита. Удар был страшный. Василий Никитович, узнав, что сын решил уйти из института, пришел в ярость, а когда жена ему сообщила, зачем и почему, он в гневе наговорил сыну много лишнего, о чем потом долго, если не всю жизнь, жалел. Осенью Никиту забрали в армию.

— Вот к чему приводит непослушание. — Василий Никитович ткнул Димку острым ногтем указательного пальца в грудь. — Заруби себе это на носу и сделай выводы.

А жене сказал совершенно другое:

— Ничего, Маша, придет из армии — одумается. Как-нибудь вытащим…

Но Никита не одумался. Спустя год Василия Никитовича остановил на улице сосед по дому.

— Поздравляю, — сказал он, улыбаясь. — Говорят, ваш сын на летчика учится. Это серьезно. В наш космический век это серьезно.

Василий Никитович вежливо согласился и задумчиво посмотрел на небо, по которому черт те знает куда лезла серебристая, еле заметная в прозрачной синеве точка реактивного самолета.

— Ишь куда забрался! — радостно воскликнул, сосед. — Стратосфера! — И, еще раз поздравив Василия Никитовича, он, довольный, побрел дальше.