Жихарев без всякого интереса перелистал свою старенькую записную книжку, прочитал свой адрес, имя своей дочери и нахмурился, соображая, каким образом могла свершиться такая чертовщина. Как ни странно, это открытие не удивило и не огорчило Жихарева, наоборот, даже обрадовало. Мазур — парень стоящий. Недаром он на него сразу же обратил внимание, и служить будет в его полку, и хоть одна из дочерей не улетит из родного гнезда. «Не улетит», — повторил полковник и вдруг, словно его плетью ожгли, резко подался вперед — вспомнил: «Она летает!» Он с такой силой треснул себя кулаком по колену, что шофер, от неожиданности затормозив, испуганно спросил:

— Что-нибудь случилось, товарищ полковник?

— Она летает! — рявкнул Жихарев, потирая ушибленное колено. — Дочка у меня летает. А я… Всегда последним все узнаю. Черт знает что! Все по-своему сделает! Вот характер!..

— Наверное, в папу, — усмехнулся шофер.

— В папу, говоришь? — Жихарев покрутил головой и добродушно расхохотался: — Этого я не учел.

«Не учел, — подумал он, возвращаясь к прерванным мыслям. — Мазур — парень, конечно, неплохой, на него можно положиться. А вот дочь?.. Не ошиблась ли? Выдержит? Ведь это очень непросто быть женой офицера». Полковник прикрыл ладонью глаза. Мир словно перевернулся, и он зашагал по длинной, нескончаемо длинной лестнице, заново вспоминая и переживая всю свою трудную, суровую, палаточно-походную жизнь.

1938 год. Первое офицерское знание. Выпускной бал, В этот вечер Лена согласилась стать его женой.

1939. Халхин-Гол. Монголия. Первый бой с японскими захватчиками. Первая победа.

1940. Порт-Артур.

1941. Ржев.

1942. Великие Луки — Себеж.

1943. Курская дуга.

1944. Белоруссия.

1945. Берлин.

1946. Дальний Восток.

И каждый день бой. Короткий отдых, и снова яростная схватка с врагом. И единственная мысль — победить! Выжить и победить. Потому что дома ждали жена и двое детей.

С 1947 года Прибалтика… Здесь длинная лестница обрывалась. И сейчас, стоя на ее верхней ступеньке, Жихарев с тоской и горечью подумал, что скоро на пенсию. Дело свое он сделал. И, кажется, неплохо. А вот жена… Что видела она за все эти годы? Шесть дочерей… Бесконечные переезды, новые квартиры, ясли, детские сады, школы… И по утрам незримая тоска в глазах: вернется ли муж из очередного вылета? Нет, нелегкая это участь — быть женой офицера! И все-таки они были счастливы. Были, черт подери! И успевали бегать по театрам и в кино, и отмечали дни рождения и праздники, и всегда в доме у них было полно друзей и было шумно и весело.

Машина, резко затормозив, остановилась у дома.

— Приехали, товарищ полковник, — сказал шофер.

Жихарев засунул в карман записную книжку, которую до сих пор держал в руках, и с недоумением уставился на свой старенький, видавший виды, но еще крепкий многоэтажный дом. Затем потер щетинистый подбородок и решительно проговорил:

— Давай-ка к универмагу.

День был будничный, но через стеклянные двери магазина беспрерывным потоком текла плотная масса народа. «И когда они только работают?» — с раздражением подумал полковник, с трудом протискиваясь к ювелирному отделу. У прилавка стояла худенькая, стройная девушка с неестественно розовым, кукольным цветом лица. Она вопросительно взглянула на взмокшего полковника и улыбнулась, вежливо и непринужденно.

— Мне кольцо, — сказал Жихарев, — обручальное. — Он вытер платком вспотевшее лицо и тоже улыбнулся, но как-то виновато и просительно: — Дочка замуж выходит.

Ленька вошел в палатку тихий и озадаченный. К первому ребята привыкли. Ленька не любил излишнего шума и показухи, но второе было странным. Для Леньки не существовало проблем больших и малых, он все делал прилежно и с таким старанием, что никто и никогда не в состоянии был понять, изобретает ли он велосипед или действительно что-то из ряда вон выходящее, которое завтра удивит весь мир.

— Ты что, с луны свалился? — спросил Сережка. Он проигрывал Славке уже вторую партию в шахматы, откровенно зевал и мечтал о том, как бы побыстрее отделаться от столь неудобного для себя партнера.

— Не я, белый медведь. — Ленька завалился на кровать, многозначительно помолчал и, выделяя каждый слог, отчетливо произнес: — Черепков завтра ка-та-пуль-ти-ру-ет-ся.

Сережка охнул и медленно опустился на табуретку:

— Сбылась мечта идиота.

Никита был потрясен не менее Сережки и искренне позавидовал другу. И он бы не прочь испытать катапульту, с которой, к сожалению, был знаком только теоретически — катапультирование не входило в план летной подготовки будущих летчиков. Но один, так сказать, показательный прыжок разрешался. И доверяли его, как правило, самому опытному и перспективному в этом виде спорта курсанту. И этим курсантом оказался… Алик Черепков. «Метаморфоза какая-то», — подумал Никита. Но, проанализировав все действия и поступки своего товарища, убедился, что странного и случайного в этом ничего нет, что все правильно и закономерно. На душу каждого курсанта приходилось два прыжка в год. Никита к четвертому курсу напрыгал двадцать восемь, Джибладзе — четырнадцать, Сережка с Ленькой по восемнадцать, а Алик… сорок девять. Как только у него высвобождалось время, он галопом мчался в парашютную. Фрола Моисеевича не надо было упрашивать. Он всегда был рад этому шумливому и вездесущему парню и отправлял его в воздух с первой же уходящей на прыжки группой. Помогла Черепкову и дружба с Харитоновым. После их совместно го прыжка, когда они чуть было не угодили под поезд, прапорщик взялся за Черепкова всерьез. Он учил его мелкому и глубокому скольжению, точности приземления, умению управлять своим телом в свободном падении и многим другим премудростям этого трудного и опасного вида спорта.

Внимательно следил Харитонов за успехами Алика и в области техники пилотирования. И то, что приводило Баранова по поводу некоторых действий Черепкова в воздухе в неимоверную ярость, у прапорщика вызывало лишь веселую, интригующую усмешку. Ему все больше и больше нравился этот нескладный, не умеющий делать все, как положено, мальчишка, и чем-то он напоминал ему его самого — молодого, бесстрашно-отчаянного парня, которому и в разведку-то было сходить за удовольствие.

Баранов хоть и был зол на Черепкова — выкрутасы Алика, Никиты и Сережки подмочили-таки ему репутацию, — но в душе ликовал: его, а не чей-либо ученик удостоился чести первым покинуть машину методом катапультирования. Радовались за товарища и ребята. Особенно Сережка Бойцов.