Шрифт:
Нэнси спала с ним почти каждую ночь — лишь изредка жаловалась: «Голова болит!» и оставалась у себя.
Днем они виделись мало — только за завтраком и несколько минут потом, когда она забегала в кабинет сказать, что уходит на работу. Пару раз она предложила пойти вместе на кольцо, но Ник отказался. При мысли о том, что посторонние люди увидят их вместе: ее — здоровую, веселую и энергичную, готовую в любой момент сорваться с места и понестись куда-то, — и его в коляске, ему становилось... нет, не стыдно — просто как-то не по себе.
Больше в подземке Нэнси не ездила — вняла голосу рассудка (в лице Бена и самого Ника). Брала микроавтобус или вызывала такси. Ник уже твердо решил, что ей надо иметь свою машину — останавливала мелочь: с расширением гаража лучше было подождать до весны.
Пока же в гараже места хватало только для двух автомобилей: микроавтобуса, на котором обычно ездил Бен, и сделанного на заказ «мерседеса»-седана с ручным управлением. Ник обзавелся им четыре года назад, после чего понял, что это было, в общем-то, и ни к чему: зачем нужна машина, если человек сам не может из нее выйти? По кольцу, что ли, кататься? А с Беном ездить — так пусть он и ведет, тем более микроавтобус оборудован специальным пандусом и крепежом под кресло.
Вот и стоял «мерседес» все эти годы заброшенный и неиспользуемый — а теперь вдруг пригодился. Ник стал пару раз в неделю, а то и чаще по вечерам заезжать за Нэнси на работу. Ехал — и чувствовал, что в потоке машин он — один из многих, такой же, как все, и едет по делу — это было приятное и непривычное чувство. Обычно он доезжал до автомобильной стоянки за зданием телестудии, останавливался и звонил Нэнси на сотовый: «Я уже здесь!» И они начинали разговаривать, и разговаривали, пока она спускалась вниз, и обходила дом, и появлялась — тоненький, подсвеченный сзади темный силуэт между двумя рядами машин. Не прерывая разговора, Ник сигналил ей, подмигивая фарами, и медленно ехал навстречу. Нэнси говорила в трубку: «Да, вижу, вижу!» А потом садилась на переднее сиденье и целовала его, снимала перчатки — и только тут вспоминала и выключала сотовый. И они ехали домой...
Как-то Ник вспомнил и проверил, за что же все-таки сидел Бен. И не поверил собственным глазам, хотя написано было черным по белому: «Убийство второй степени». Приговор — семь лет, отсидел четыре года и три месяца, освобожден условно-досрочно — за год до того, как они познакомились.
Конечно, можно было бы узнать подробности дела — попросить адвоката или просто поднять старые газеты, но Ник решил не делать этого. Зачем? Его вполне устраивало общество Бена, устраивали их отношения, и ни к чему лезть в душу и в прошлое другого человека. Хотя вопрос «Что же там все-таки произошло?» нет-нет да и мелькал у него в голове. Уж очень это не вязалось с Беном — с тем самым Беном, которого, казалось, нельзя было ничем удивить и который за все годы их знакомства ни разу не вышел из себя.
Почти каждый вечер Ник проводил теперь час-другой в мастерской. Он начал делать чашу причудливой формы из черного мрамора, с сидящими на ней бабочками из рисунчатой яшмы и агата. Кроме того, делал и еще одну вещь, но в основном тогда, когда, Нэнси была на работе.
Потому что, когда Нэнси была дома, как-то само собой получалось, что стоило ему отправиться в мастерскую, как вскоре там же появлялась и она со словами: «Я посмотрю немножко, ладно?» и усаживалась. Они сразу же начинали весело болтать о чем-нибудь, работать Нику это не мешало, и даже приятно было видеть радость в ее лице, от того, как хорошо и красиво у него получается.
Он заказал у поставщика еще несколько бразильских голубых топазов. Раз уж Нэнси не хочет пилить тот камень, который он ей подарил на свадьбу, — ладно, пусть будет центральным в каком-нибудь ожерелье. Несколько раз Ник за компанию посмотрел те самые фильмы, от которых Нэнси с Беном были в восторге. Пришел к выводу, что все эти вестерны и боевики предназначены для подростков (неужели и ему когда-то нравилось такое?!), но не стал высказывать свое мнение — в семейной жизни порой приходится идти на компромиссы.
Он практически перестал ругаться с Беном (очевидно, это и называется «облагораживающее женское влияние») — заводиться из-за пустяков казалось неудобным перед Нэнси. А может, просто настроение было не то...
А настроение было странное — время словно замерло в каком-то светлом мареве. Как сказано у Гёте: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Вот это ощущение «остановившегося мгновения» и владело Ником: не хотелось, чтобы что-то происходило, не хотелось думать о будущем — и вообще ничего не хотелось, только чтобы завтра все было так же, как сегодня. Ничего, кроме неосуществимых желаний, о которых он старался не вспоминать...
Между делом он сказал Нэнси, что перевел ей на счет деньги и собирается переводить регулярно, и удивился, когда она, сдвинув брови, с запинкой сказала:
— Ник, ну зачем?.. Ты же и так много всего для меня делаешь, даришь мне... и я же зарабатываю...
Зарабатывает она... Шубка и все остальное, что он купил в тот день, стоили едва ли не больше, чем ее заработок за полгода!
— Ты моя жена! Я хочу, чтобы у тебя было все самое лучшее и чтобы ты могла себе купить все, что понравится!